– Садись за руль, – командует Том. – Трудно хандрить, когда ведешь машину.

Я снова улыбаюсь, и Том это видит, поэтому я забираюсь в «Лиззи», и Том крутит пусковую рукоятку. «Лиззи» кашляет, потом срабатывает зажигание, и она возрождается к жизни, вся вздрагивая и трясясь под моей задницей, и Том запрыгивает внутрь.

– Я слышал, Герцог хочет, чтобы ты вернулась насовсем.

– Чтобы приглядывать за Эдди.

– Вот и славно. Кэйвуд уже не тот, с тех пор как ты уехала.

Приятно думать, что это может быть правдой, вот только с тех пор, как я вернулась, все пошло наперекосяк. Но я не собираюсь разговаривать об этом с Томом, не собираюсь просить его пожалеть меня или поддержать. Вместо этого я опускаю ступню на педаль сцепления, поднимаю дроссельную заслонку, «Лиззи» устремляется вперед, поначалу нехотя, потом послушно, и мы поднимаем пылевой вихрь.

Том прав. Лекарство от хандры – это быстрая езда. Я поддаю газу и кошусь на Тома, который улыбается, когда мы проносимся мимо зарослей дикой сливы в кипенно-белом цвету в лесочке подле кладбища. Любить быструю езду меня научил Герцог, но именно Том Данбар учил меня водить – еще до войны, когда ездил по поручениям Герцога и наведывался в Хэтфилд во вторую субботу каждого месяца, привозя пятнадцать долларов, которые Герцог посылал тетушке Фэй на мое содержание, наряду с книжками, журналами, газетами и новейшими сплетнями из Кэйвуда. Он был хорошим учителем, терпеливым, показывал мне основы работы с тормозами и рулем, а потом и штучки потоньше: тактику движения на высокой скорости, как вписаться в крутой поворот, как сбросить скорость при приближении к нему и вновь увеличить при выходе из него.

Мне не хочется говорить о маме, но вдруг ни с того ни с сего появляется желание поговорить – о нем. Том для меня как брат. И движения, и речь его неторопливы, зато ум быстр, как хлыст. Вот почему, когда он вернулся с войны, Герцог послал его в колледж. Сказал, что хорошо иметь в «Кинкейд Холдингс» парня с университетским образованием и, может быть, однажды Том займет место своего отца Сесила в качестве советника Герцога.

– Ты много друзей завел там, в Джорджтауне?

– Парочку.

– А красивых девушек встречал?

– Парочку.

– Какой он – колледж?

Том рассказывает мне о Джорджтауне, о вечерних спорах с профессорами о конституции, о том, что учиться оказалось легче, чем он думал, что парни из студенческого братства, уроженцы долин Тайдуотера, потешались над его горским акцентом, как будто у них-то никакого акцента нет, ой, да можно подумать, а на самом деле нет говора более невнятного и ленивого, чем у какого-нибудь тайдуотерского мямли – только говорит он это с тайдуотерским акцентом: не-эт говора боле нивня-атнаа и лини-иваа, чим у какова-нить тайдуотерскаа мя-амли.

Не рассмеяться невозможно, и, должна сказать, приятно просто расслабиться, смеясь и мчась вперед на «Лиззи» под ярким мартовским солнцем, вот и Тома это рассмешило – и славно, он теперь смеется не так часто, как до войны, – и вот уже вскоре мы оба взревываем от хохота, как парочка ослов.

Внезапно Том перестает смеяться.

– Я слыхал, Герцог думает, что тебе пора замуж.

Я чуть слишком быстро вхожу в крутой поворот, и колеса заносит на гравии. Замужество. Мне еще не стукнуло восемнадцать, за мной никто никогда не ухаживал, я ни разу не целовалась, но в Хэтфилде полно девушек моего возраста, у которых уже есть мужья и дети.

– Может, Герцог и думает, что пора, но я не уверена, что так думаю. И что буду когда-нибудь так думать.

– То есть ты мне говоришь, чтобы я не дожидался.

Я бросаю взгляд на Тома. Он улыбается, словно пытаясь придать тому, о чем говорит, оттенок шутки, но пока мы росли, только ленивый не предсказывал, что когда-нибудь мы с Томом поженимся, а в последующие годы тетушка Фэй, которая сама ни разу замужем не была, но считает, что все женщины должны там побывать, несчетное число раз твердила мне, что из него получится замечательный муж. Он заслуживает честного ответа.