Идеал поведения был соблюден. Всё, что должно было быть отдано, всё внимание, которое должно было бы оказано, было отдано и оказано. Надо ли добавлять, что я не устояла? С глубокой скорбью, как женщина, вынуждена сознаться, что из-за эмансипации, которую всем сердцем ненавижу, ибо это она превратила нас, прямо по той частушке, в кого угодно, лишив настоящей женской сути и исконно женских прав – мы настолько обделены теплом, требующимся именно женщине, что практически не в состоянии устоять, стоит кому-нибудь дать себе труд нас погладить…

Я воистину скорблю о временах, когда не только отцы и братья – всех степеней родства, но все мужчины без исключения – считали прямым своим долгом нас защищать и оказывать знаки внимания! Каждая из нас теперь стоит на таком юру, что любой сарай, в который нас приглашают с милой улыбкой, сразу кажется дворцом. Уверена, что всякий, проанализировав все, ему известные – из лично виденных или ставшими явными из прежде тайных – несчастных любовных историй – может легко убедиться, что главной и практически единственной причиной всегда была несчастность – читай обделённость в тепле! – героини любовной трагедии.

Я отдаю себе отчёт, что даю негодяям вернейший рецепт умножения подобных трагедий. Но столь же верен этот рецепт и порядочным людям, страдающим от одиночества: как женщинам, так и мужчинам. Первым – не льстись на всякую ласку, ибо тебя, возможно, гладят, чтоб заполнить время, оставшееся до начала какого-нибудь мероприятия. Вторым – вот, значит, как понимать вечную загадочность женщин? Это только часть загадки, но очень важная. Ибо не может же греть и гореть долго костёр, пылающий на одном только энтузиазме. Я, возможно, очень субъективна, но, перед престолом Господним клянусь, прилагаю все усилия, чтоб быть честной и справедливой. Я до сих пор так и не понимаю, хороший ли Вовочка человек. Любил ли он меня? Уверена, что пойми я это, я излечилась бы.

Однако, я проиграла и тут. А выложи я содержание данного абзаца Вовочке, что он подумал бы обо мне? Если и друг, то есть человек, считавшийся у меня в ранге друга, услышав сие, безапелляционно обвинил меня в бесовской гордыне.

Но вернёмся к нашему барану. Убедившись, что любим, Вовочка, к примеру, вовсе перестал мне звонить. Даже если ему что-то от меня требовалось, он просто ждал, пребывая в уверенности, что я никуда не денусь, сама позвоню. И, конечно, был прав. Ибо мне физически необходимо было услышать, что вот он: не только есть такой – на Земле, но даже жив и практически здоров. Я понимала, что такое моё поведение почти равнозначно по эффекту ежедневному забрасыванию меня тухлыми яйцами, но я уже ничего не могла с собой сделать и снова и снова подвергалась ежедневной экзекуции.

Особенно меня бесило собственное бессилие – хоть что-нибудь изменить: ни в своём поведении, ни в его, ни в общей расстановке позиций. Больше всего ужасало то, что единственным, кто мог бы сообщить мне сроки этого истязания, был Бог, а связи – двусторонней, телефонной, например, – у меня с Ним, увы, не было.

Если вам кажется, что я всё о себе, да о себе, то вы – ошиблись. Ибо это – именно и только о нём. Нигде так хорошо не виден и не раскрыт до самого дна души мужчина, как в отношении к женщине.

Вовочка был, как это тогда называлось, «подпольщиком». Это теперь у нас кооперация, коммерция и разнокалиберный «бизнес», тогда же каждый был обязан ходить на государственную службу. А если кто хотел распоряжаться собой по собственному усмотрению, то должен был извернуться так, чтоб иметь право на это. В моих глазах это был Вовочке плюс: тоже любит свободу! Предпочитает жить то пусто, то густо, чем кормить сто нахлебников!