– Да понял, не дурак, – Илья посмотрел на Костю уничтожающим взглядом, но, конечно, не злым. – Но, уважаемый Алексий, – Илья снова наклонился к проходу между железнодорожными «шконками», – если что – милости просим к нашему «шалашу». – Он громко вздохнул. – Давайте пожрём, пацаны, а?

Никто не был против. Вся провизия лежала в одной куче: тут и бутерброды с колбасой, и жареная курица, и котлеты, и сгущёнка и всякого рода печеньки и прочие сладости с пирожками с картошкой и мясом… Зазвенели стаканы и опрокинулись за знакомство.

Данила сморщился и занюхал чьим-то пирогом с капустой:

– Я как в девятом классе на выпускном нажрался, так с тех пор и не пил эту дрянь… Стыдно было перед матерью пиздец. Поклялся тогда сам себе, что на выпускном из одиннадцатого ни капли не выпью. Кое-как дождался… И не выпил.

Первые же полстакана сильно «ударили» по голове – Данила обмяк и откинулся на стенку. Было душно. Кому не хватило места у стола, сидели прямо на сумках, все кучкой. Илья «тусанул» бутылку соседям за стенкой – тем, кто не смог влезть в то пространство, где сидела основная масса. Она вернулась назад почти пустая.

– Молодец… – сказал Костя Даниле. – Но теперь-то мы солдаты. Как там сложится, кто знает?.. Я бы напился.

– Всё будет хорошо, братан… – добродушно жуя кусок курицы, сказал Илья, достал ещё одну «хершовку» и снова налил всем. – А напиться – это правильно. Ну! Между первой и второй, промежуток… уже слишком большой! – И он опять засмеялся. Благодаря ему, царило настроение пофигизма и уверенности. Он однозначно был душой компании.

Данила опять выпил, и по телу разлилось тепло, оно обняло его и укрыло с головы до ног. Он посмотрел на Вадима, рассматривающего фотографию какой-то девушки: возможно, она была Его девушкой…

Он окинул взглядом всех остальных: безмятежность… Вот то чувство, которое он испытывал. Безмятежность и доверие к каждому – все пацаны оказались хорошими и уже какими-то родными, дорогими сердцу людьми…

«Вот, с ними со всеми я буду два года, – подумал Данила. – И, возможно, они мне станут ближе, чем самые близкие… Всё и правда будет хорошо. Иначе и быть не может. Правда?..».

Но никто не мог ответить ему на безмолвные его мысли. И он сам – тоже.

Из сладостной полудрёмы его выдернул кавказский говор, смех и гортанное произношение, акцент, который так всем знаком.

Они сидели в другом конце вагона, их было столько же, сколько и «наших», но их лихое общение и вызывающее поведение занимали почти весь вагон. Они видимо тоже являлись призывниками и ехали куда-то к себе в часть, но гордые горцы не служат в 18 лет, – они уходят в армию взрослыми мужиками, – поэтому Даниле они показались слишком взрослыми, слишком большими, слишком в себе уверенными. Всё в них было «слишком». Данила не любил подобных «россиян». Ничего плохого эти люди ему не сделали, но от них исходило какое-то первобытное скотство. Даня быстро понял, что русских они не уважают совершенно и относятся к ним, как к грязи. А услышанное из уст одного из них выражение «я твою маму еб… л», наполнило его отвращением к их компании под самую «крышку».

Они пристали к двум русским девчонкам, те подсели за их стол и то, что эти мадамы так мило общаются с кавказцами, Данилу сильно задело: «Как так можно? Они же так разговаривают и совершенно не стесняются выражений?» – Отвратительнее этих горцев для него были только эти шалавы. – «Откуда они взялись в Новосибе и почему их с Кавказа не повезли в Центр напрямую, ведь так же ближе? Может, они отслужили и едут домой, но почему тогда не по форме?».

Данила не понимал, почему так, но факт оставался фактом – они были здесь. И куда бы они не направлялись, пока что приходилось ехать в одном вагоне.