– Мир, – спокойно произнес Иса, – это наивысшее счастье для старика. Старость, проведённая в мире и покое, в окружении любимых и любящих и родных людей: супруги, детей, а затем детей их детей и детей их детей… А потом тихая смерть в своей постели. Но я лишился этой возможности. Мне 62 года, и я потерял любимую дочь на этой войне. За геройство немногих – страдание миллионов, это слишком большая цена. Но я заплатил… Не видел я ничего плохого в земледелии и поедании собственных плодов со своего огорода, не видел я ничего плохого, когда работали заводы и фабрики и наш город процветал. Он не был разрушен до основания, не был залит кровью, не был городом—призраком. И я рад был ходить на работу и мечтал об отдыхе. А сейчас? Что есть сейчас у ВАС? То, что началось вот так, – Иса махнул рукой в сторону окна, – так и закончится. А, может, не закончится никогда… Я заплатил своим ребёнком, и я тебе ничего не должен и не боюсь тебя, понял? – Он с ненавистью подался туловищем слегка вперёд и сглотнул накатившие слёзы.

– Сказать по правде, – проговорил после непродолжительной паузы Алхазур, – чешется у меня рука пристрелить тебя. Но я тебя уважаю. Что-то есть в тебе из… прошлого, из старины. Наверное, ты просто похож на моего, выжившего из ума, трусливого старика.

Вадим лежал на улице под крыльцом и наблюдал двух боевиков: они о чём-то говорили на своём, временами весело смеялись… Один из них зашёл отлить за крыльцо и его моча, просачиваясь чрез доски, попадала на Вадима – на его автомат, майку, лицо. Вадим стиснул зубы и терпел. Он понимал, что должен терпеть. Если в доме тишина, значит, ребята тоже спрятались и ещё есть шанс на то, чтобы выбраться отсюда живыми. В доме тишина… «Надо ждать», – подумал Вадим.

Боевики допивали третью бутылку. Серёга лежал под кроватью и через узкую щель не плотно прикрытой занавески мог видеть край стола и главаря боевиков. Граната в его правой руке отмокла от пота, а кисть и пальцы онемели от слишком долгого и судорожного сжимания.

Девочка в руках Данилы мучительно пыталась сдержать кашель – её тело сокращалось раз за разом и это создавало реальную опасность; Данила устал стоять и весь затек, он, что было сил, зажал девчонке рот своей левой ладошкой, а в правой теперь держал нож. Она слушалась, но переставала контролировать себя, особенно тогда, когда Данила решил зажать ей ещё и нос – теперь она вовсе не могла дышать, и едва заметно начинала извиваться в его смертельных объятиях. Но он не мог остановиться, не мог ослабить хватку, он даже не понимал, что зажал ей оба выхода для вдоха…

Данила оцепенел. Мысль зарезать её не появлялась в его голове, хотя нож он держал в руках именно на тот случай, – случай, когда всё пойдет «не так», – и это был как раз тот случай, но он просто душил её…

– Значит, – нетрезвым голосом произнес Алхазур, – в доме только ты и старуха?

– Да… – ответил Иса.

В этот момент девочка пискнула и, сорвав руку Данилы с губ, громко и жадно заглотила ртом воздух… В гробовой тишине избы это явилось раскатом грома: боевики все, как один, вздрогнули и повскакивали со своих мест, а Серёга – «металлист», наконец, швырнул ненавистную гранату в кухню: раздался мощный взрыв, «проглотив» несколько человеческих воплей, и свет погас.

Вадим двумя выстрелами через деревянное крыльцо «уложил» боевиков, бежавших с улицы в дом на подмогу. Он выкатился из-под крыльца и сделал в лежащих боевиков «контрольные» в голову, а затем медленно двинулся в темноту сеней, за которой остервенело строчил пулемёт.

Пулемётчик, что оставался в сенях, после взрыва на кухне ринулся внутрь и начал палить в темноте из своего ПК во все стороны, буквально превращая дом в решето. Не переставая стрелять, он зажёг фонарик у себя на плече: печь была разрушена – в темноте он по ошибке не той стороне дома «уделил» внимание. Не перестающий «говорить» пулемёт, перенес свой огонь в спальню по стенам, шкафу и кровати, на которой старуха была мертва ещё до того, как пулемётчик включил свой фонарь.