Потеряшка в академии Ксюра Невестина

1. 1

Чумка

Ну чумка

Ты где вообще

Пара через 10 минут

Скинь фото домашки

Тебе жалко что ли

– А тебе, видимо, место для знаков препинания твиттер зажал? – хмыкнув, я вздохнула. Некоторые не меняются, даже если подставят. Меня уже один раз несправедливо обвинили в списывании, и того раза мне более чем достаточно. Сам домашку делай, а не в катках сиди.

Я заблокировала экран смартфона и бросила его в рюкзак, направляясь к женскому туалету. Оставшихся восьми минут более чем хватит, чтобы успеть все сделать и подняться на четвертый этаж, где у меня по расписанию будет следующая пара. Закрывшись в кабинке, я психанула и отрубила смартфон. Не дождавшись моего ответа вконтакте, он начал мне названивать.

Даже в туалет не дает спокойно сходить! Я сказала, что больше не дам списывать, значит не дам! Он настолько тупой? Хотя… если не может сделать домашку на первом курсе в середине первого семестра, значит у него точно обезьяна с тарелками в черепушке, а не мозги.

– Фух, – выдохнула я, склонившись к коленям. Суббота, последняя пара, родители дома, а я сижу в универе. Четыре реферата по разным предметам за неделю, чтобы повысить средний балл и получить автоматы по всем экзаменам. Голова чугунная. Вероятность успеха (по заверениям старшекурсников) – высокая. Пока есть возможность, нужно этой возможностью пользоваться.

В соседнюю кабинку зашла женщина, долбанув дверью и шпингалетом. Грохот ударил по вымученным мозгам, словно мне черепушку разрубили надвое. Я сегодня даже любимые крупные серебряные серьги не надела. Они тяжелые и при мигрени их вес добавлял дискомфорта. А так, конечно, я вся была увешана серебром: кольца, браслеты, цепи и подвески. Уж очень я люблю это дело.

«Мне осталось выдержать полтора часа» – повторяла я мысленно, настраиваясь тупо выжить на последней паре. Домашка сделана, спрашивать меня не должны, ведь я в прошлый раз у доски отвечала. На носок моего белого на черной высокой тракторной подошве сапога упала капля крови.

Встрепенувшись, я тыльной стороной ладони вытерла под носом, но не оставила следов. Из соседней кабинки к подошве моего сапога подтекла лужица крови, приведя меня в замешательство. Я задрала голову и увидела как через перегородку переваливался толстый металлический прут с привязанной к ней окровавленной рукой.

К моим ногам натекало все больше и больше крови, и я усомнилась в своей адекватности. Отряхнув юбку, я вылетела из кабинки и прижалась спиной к стене напротив. Из-под кабинки, в которую зашла неизвестная мне женщина, кровь продолжала течь в совершенно неадекватных количествах.

Дрожащей рукой я потянулась вперед и вдруг одернула руку. В голове появилась светлая мысль, что стоит хотя бы перчатку надеть. Из-за серебряных маленьких пряжек я не оставляла перчатки в карманах куртки, которую сдавала в гардероб. Были прецеденты, когда серебряные украшения с перчаток срезали.

Надев перчатку, я судорожно дернула за ручку кабинки, но та оказалась закрыта. Я постучалась, но женщина никак не отреагировала. Обычно же отвечают «занято» или что-то в этом роде. Перепугавшись до смерти, я включила смартфон и позвонила куратору. Он у нас дядька нормальный. Если у меня кукуха поехала от напряжения, он меня не сдаст.

Мне чертовски повезло, что за это время никто в туалет больше не пошел. На пару я опоздала. А когда в туалет вломился явно мужчина, у меня не было сомнений, что им был наш куратор. Не став медлить, он вывел меня из туалета и усадил на пол, прижав мною дверь снаружи. Затем он, кажется, вызвал полицию. По крайней мере он кому-то позвонил. У меня реально крыша поехала, что даже голос куратора я с трудом различала.

– Мои лекарства, – с трудом выдавила из себя я, пытаясь снять со спины рюкзак. У меня всегда с собой успокоительное и бутылочка воды. Услышав меня, куратор помог, и я смогла принять свое лекарство. Уже с первых минут я почувствовала, как замедляется сердечный ритм, а лицо куратора из сплошного бежевого пятна обретает личные черты.

У меня стрессовое нарушение восприятия лица, или эмоциональная прозопагнозия. Появление ректора, проректора, полиции и еще кучи незнакомых людей в купе со звонком с пары, когда из кабинетов вывалились толпы спешащих свалить из универа студентов, спровоцировали новый приступ. У меня сердце стучало в ушах. Даже вызвали медсестру из медкабинета. Благо, что я в главном корпусе, а не в дальнем за сорок минут на автобусе отсюда.

Помню, что меня по приказу ректора пересадили на подоконник, убрав тяжелые горшки с растениями (сидеть на подоконниках запрещено). Помню, я выпила повышенную дозу лекарств, пока разгоняли любознательных студентов. Помню… первое, что я действительно адекватно помню, как позвонил отец, ожидавший меня около универа на машине. У нас с родителями были планы съездить на день рождения бабушки в соседний город.

Через пять минут родители были рядом со мной. Мама-паникерша ревела в три ручья, словно жертвой стала я, а не просто свидетельницей. Отец пререкался с полицейскими, требуя забрать меня домой немедленно, все равно говорить я сейчас не в состоянии. И против требования не выезжать из города, мы ж на завтрашний день рождения бабушки едем.

Меня осмотрела медсестра, и родителям все-таки удалось вытащить меня из универа, отдав мои сапоги с кровью жертвы полицейским. Мне же пришлось довольствоваться сменными балетками (в декабре). Хорошо хоть мы на машине, и отец (нарушая все правила) припарковал машину рядом с крыльцом универа, а не на парковке.

– Ида, – позвала меня мама и обняла меня крепко-крепко. Обычно она садилась вперед, рядом с водительским местом (либо сама за рулем), но не в этот раз. – Суши будешь?

На стрессе я ела. Нет, не так. Я жрала в невероятных количествах, притом что обычно ела раз в несколько дней. Врачи только руки разводили, называя это необъяснимой особенностью моего совершенно здорового организма. Как только мой желудок выдерживал редкие приступы обжорства, можно было только гадать.

– И жареной говядины с овощами, – добавила я, освободившись из маминых рук, и откинулась на спину.

– Тогда заедем в суши-бар, купим готовых, а говядину закажем в ресторане на выезде из города. И сделаем крюк домой за обувью. Мы как раз за полтора часа до ресторана доедем.

Папин план устраивал всех троих на тысячу процентов. А мне больше всего нравилось, что вопросов родители не задавали и не напоминали, что в понедельник мне после занятий идти в полицию. Я уже совершеннолетняя, так что никого из родителей на допрос не пустят. Но если повезет, позволят сопровождать при даче свидетельских показаний. Вариант в зависимости от настроения следователей.

Голод меня убивал, и я с трудом дождалась возвращения папы из суши-бара. Две больших пиццы, (на которые я не рассчитывала) и четыре килограмма суши ушли влет на меня одну, а в ресторане было заказано пять порций (три двойных – мне, две обычных – родителям). Доев, я наконец-то уснула, и мы снова тронулись в путь после короткого обеденного перерыва.

***

Я проснулась от толчка. С трудом разлепив веки, я размяла плечи и осмотрелась. На улице потемнело. Мы на пустой трассе (для вечера субботы запустение было привычным делом). И тревожные слова папы:

– Я кажется кого-то сбил.

Он резко вышел во тьму, хрустя снегом под сапогами. Предчувствуя неладное, я скинула балетки и переоделась в старые сапоги, раз уж новые у меня отобрали. Мама боялась оставлять меня одну, ведь с меня на сегодня смертей было предостаточно.

Лобовое стекло пробило тело отца, словно нечто отбросило его в сторону. Мама заверещала, а я в шоке уставилась на бежево-красное пятно, в которое превратилось лицо отца из-за моего заболевания. Я застыла и способность думать застыла вместе со мной.

Мама вдруг умолкла и обмякла. Скосив взгляд, я увидела, что дверь с ее стороны была вырвана, и кто-то или что-то пробило ее грудь. На небесно-голубой водолазке растеклось кроваво-красное пятно. Я не могла пошевелиться, не могла даже рта раскрыть. Я могла только смотреть, как нечто вытягивало ее тело из машины и резко отбросило в сторону. Словно сама тьма стала живой.

Клубящаяся тьма в форме человека села рядом со мной и через минуту развоплотилась. Я снова обрела возможность двигаться и на первом же вздохе упала лицом в окровавленное сиденье. Меня разрывала на части тахикардия. Сто двадцать, а может быть сто тридцать ударов.

Прошло явно не меньше часа, прежде чем я смогла взять себя в руки и сесть, вылезти из машины со своей стороны. Мне очень помогло, что я не могла различить мамино лицо и мне удалось отрешиться. У папы в телефоне записаны номера тех полицейских, которых мы сегодня встретили в университете. Я не сразу решилась засунуть руку в его куртку и взять его смартфон с разбитым защитным стеклом. Ровно двадцать два тридцать. Я позвонила.

– Где именно?

– Я не знаю. Я спала. Проснулась от толчка. Папа сказал, что кого-то сбил и пошел проверить. Его кинули в лобовое стекло. Потом маму. С ее стороны вырвали дверь. Я. Я даже пошевелиться не могла.

– Преступник не напал на тебя? – удивился следователь.

– Он сел ко мне и молчал. У меня лицевая агнозия. Обычно из-за стресса я не могу различать лица. А когда он сел ко мне на заднее сидение, я видела черную дымящуюся фигуру. Наверно из-за шока лицевая агнозия прогрессировала. Я не знаю!