Пин присел рядом с Юн у костра. Чтобы не дрожали руки, он сжал их в кулаки. Пальцы ныли от порезов, а ладони от мозолей. Сейчас признаваться в содеянном казалось сущим безумием, однако Пина так и подмывало выложить Юн все как на духу.

– Ты вел себя смело, – сказала она. Несмотря на то что девушка выплакалась несколько часов назад, на мгновение Пину показалось, что сейчас ее слезы польются с новой силой. – Ты столько времени провел у стены, держа его на руках, когда вокруг свистели пули… А потом тащил прочь на себе…

Свистели пули? Их было много? Пин ничего не помнил. Ему захотелось сказать, что дело тут вовсе не в смелости, но он понял, что сейчас его слова прозвучат заносчиво и фальшиво. Само собой, им двигало чувство вины, впрочем, возможно, оно, как и себялюбие, порой толкает на отчаянные поступки.

Юн подсела поближе и положила голову ему на плечо.

– Кто ж знал, что Небо любит пошутить? – промолвила девушка, глядя в огонь. – Стоило мне кому-то сказать, что не переживаю за Ло, и он тут же погиб.

– Он знал, что ты к нему неравнодушна.

– Возможно, – сказала Юн, повернувшись к Пину. – Только он и знал, – она всхлипнула, а затем села прямо, выставив ладони к огню. – Много наших погибло. Председатель Мао сказал, что слишком сильная скорбь по павшим – это себялюбие. Лучше быть бессердечной, чем себялюбивой.

Несколько позже, тем же утром, когда большинство солдат уснули, Юн подошла к Пину, протянула руку и предложила прогуляться.

– Захвати свой спальный мешок, – сказала она.

Лейтенант Дао еще не спал. Пин не сомневался, что командир заметил, как они шли, взявшись за руки, в долину. Командование не имело ничего против романтических отношений между бойцами и даже поощряло их, но только не во время боевых действий. Пину отчего-то захотелось, чтобы лейтенант вмешался и воспрепятствовал столь вопиющему нарушению армейской дисциплины, но Дао просто отвел взгляд. Третий корпус потерпел сокрушительное поражение. В наступившем хаосе о строгом соблюдении дисциплины можно было забыть. Дао продолжал расчесывать Секиру, как бы говоря всем своим видом: «Я делаю что хочу, и вы делайте что хотите».

Они остановились возле трех высоких валунов, напоминавших устремленные к небу пальцы. Землю ковром покрывал гравий, а слой хлопка, которым был набит спальный мешок, оказался слишком тонким, и потому они чувствовали, как им в тела впиваются острые края камней. Сверху они оказывались по очереди – то Пин, то Юн. Пин предпочитал быть снизу, чтобы ему было больнее.

Когда они закончили, он спросил:

– Если мы этим занимались, значит, мы бессердечны?

– Да, – сказала Юн, целуя его в плечо. – Но ты никому ничем не обязан.

Пин покачал головой. Он закрыл глаза и снова увидел Ло, стоящего на колене у стены и нажимающего на спусковой крючок. Раз – и клуб дыма, словно призрачный демон, забирает жизнь у его друга. Это он, Пин, сотворил этого демона. Чем он занимался все эти годы? Создавал то, что отнимало у людей жизнь, но никогда об этом не задумывался, не говоря уже о том, чтобы ощущать из-за этого чувство вины. Тут ему вспомнилось, как все называли его Дымом, а Ло – Шепотом. «Лучше не придумаешь», – подумал Пин. Оружейник знал, что теперь ему предстоит прожить остаток дней с несмываемым пятном на совести. А что же жизнь Ло? Она растаяла утренним туманом.

Они вернулись в лагерь, когда спускались сумерки, и держались за руки. Пин нес под мышкой спальный мешок. Завидев их, другие солдаты оторвались от дел и уставились на парочку. Естественно, теперь по взводу пойдут сплетни. Большинство бойцов пожали Пину руку и поздравили его.