Эта пауза для нас всех – возможность немного расслабиться, демонстрируя беспокойство о коллеге. Лицемерная демонстрация «правильных» реакций для надзирателей, ведь всё это потом пойдёт в характеристику. Хотя наблюдающим за нами сейчас не до наблюдений – они сообразили, что школьница может умереть, а свидетелей у них много, кто-нибудь да стуканёт. Поэтому, мешая друг другу, надзиратели суетятся вокруг Ренаты, не подающей признаков жизни. Я бы, наверное, тоже хотела так, раз – и освобождение. Но думать об этом нельзя, за такое будет психиатр.

– Покушай, – мне в руку лёг бутерброд. Витькин голос спутать с кем-то невозможно.

Он обо мне позаботился? Понял, что я не ела, и взял для меня бутерброд? Разве так бывает?

– Спасибо, – так же очень тихо ответила я ему, моментально зажёвывая подарок, чтобы никто не увидел.

Главное – не оборачиваться, а то пропадёт экзамен. Очень боюсь обернуться и увидеть эту его ухмылку, которую он натягивает на лицо, как маску. Впрочем, почему «как»?

Тяжело вздохнув, возвращаюсь к уравнениям и задачам, а за окном уже слышится дробный металлический лязг двигателя садящегося вертолёта. Видимо, сильно испугались, или же Рената уже… Уже свободна от этих всех лицемерных людей. Правда, чем я от них отличаюсь? Ничем…

Рената… Была у нас такая девочка, добрая, хорошая. Жила среди лицемерия и умерла так же. Несмотря ни на что, не смогли её спасти. Теперь у церберов будут неприятности, особенно если жалобу кто-то напишет. А я напишу. Ренату это не вернёт, но, может быть, спасёт жизнь кому-то другому. Улетели спасатели, забрав тело… Слово-то какое – тело, противное, прямо наждаком по стеклу. Все сидят хмурые, но никто не плачет. А что им плакать, не близкий же человек умер…

Взяв себя в руки, решил вернуться к экзамену. Тяжело это – на моих глазах умер человек, а я даже не дёрнулся помочь… Хотя чем я могу помочь? Вот так все и подумали, а Рената ушла. Взглянув на Светку, когда уносили мёртвую девочку, я почувствовал будто удар под дых – та смотрела на тело с завистью. Явная зависть читалась во взгляде Светланы, и от этого стало просто страшно. Что же с ней такое произошло, если смерть вызывает… зависть?

Дописать, однако, нам не удалось. Разом взвыли сирены воздушной тревоги. Пару раз в год в Швейцарии проводят учебные тревоги гражданской обороны. По такой тревоге надо бросать всё и бежать в убежище, которое есть в каждом доме, магазине, школе. В последнее время что-то они участились – в этом месяце третья уже. Все вскочили и посмотрели на церберов, а те были явно в раздрае – с одной стороны, экзамен покидать нельзя, а с другой – вдруг тревога не учебная? А на них один труп уже висит.

– Оставить всё как есть на столах! – прокаркал старший из надсмотрщиков. – Вещи не трогать! Быстро в убежище!

– Но как же… – попробовал возразить кто-то, но на него так зыркнули, что парень заткнулся, устремившись со всеми к выходу.

– Осторожно, – я подстраховал Хелен, чуть не упавшую в дверях, потом увидел Светку, шедшую медленно, будто нехотя. – Света, тревога всё равно учебная, а потом характеристика, понимаешь?

– Да, спасибо, – будто встряхнулась она, начав двигаться быстрее. Я пропустил девушку вперёд, чтобы не затолкали.

Единой массой мы скатились по лестницам, потому что во время пожара и тревоги лифты отключают. Учебная эта тревога или нет – не так важно. Она отвлекла нас от произошедшей на наших глазах смерти. То есть, в общем-то, тревога прозвучала очень своевременно, потому что нет ничего хорошего в том, что мы увидели. Совсем нет. Вот и последний пролёт, широко открытые толстенные двери убежища. Не дав Свете пройти вглубь помещения, я придержал её за локоть.