– Всё, никакого золота, я и тогда это понимал, потому и забыл про него, так легче жить… А меня работа ждёт, да… в школе…

– Димочка, те ребята его били, после вашего… угрожали ему, – с душевной жалостью сказала Надя, немного успокоенная видом, лежавших на столе сотенных купюр.

– Вот шакалы, они опять упадут на хвост: оставайся пока здесь! – посоветовал парень.

Яна выжидательною смотрела на отца, не зная как упросить его не оставлять пока мать. Ведь она видела, что с ней он всё равно не будет жить, если смолоду бросил с животом, а сейчас спившуюся – подавно.

– Не надо, пусть лучше сразу уматывает! – резко ответила она. – А ты не ной! – приказала матери. – Ничего с ним не случится, жил ведь до этого сам и проживёт! – отрезала она.

– А как я, он же как-никак твой родной отец, а ты прогоняешь, – растроганно протянула мать. – Бессердечная!

– Я его не звала и не держу, или спасибо сказать, что соизволил меня родить? – язвительно выпалила она, и резко засмеялась с каким-то ярым вызовом.

– Всё, Янка, погнали! Если не хочет тут тормозить— подбросим до вокзала! – бодро отчеканил парень.

Маркунин быстро застегнул сумку, похожую на чемодан, подошёл к Наде, холодно обнял, став, однако, нежно целовать, на что раньше был не падок. И пошёл. Яна бросила, что приедет завтра, и с этим она ушла с парнем. Вслед им раздались рыдания одинокой, несчастной женщины…

Поезд шёл ещё северней этой области. Маркунин лег на нижней полке почти в пустом вагоне, и надсадный стук колёс, словно возвращал из памяти мотивчик любимой песни. Но теперь он гнал его от себя прочь, ощущая в душе пустоту и своё бессмысленное положение. Холодное тёмно-синее пространство, через которое мчался в ночи поезд, казалось пустым, безмолвным, нагонявшим страшную тоску одиночества. Но он утешал себя мыслью, что его ждала встреча с очередной бывшей, брошенной им, женщиной, у которой был от него сын. Вроде ехать не хотел, но его влекла теперь какая-то неодолимая инертная сила, которой отдался во власть.

Утром следующего дня он вышел из вагона. Маркунин помнил, что там они строили для одного совхоза двухквартирные дома. Недалеко от города стояла центральная усадьба, куда поехал на такси; водитель, заломивший таксу, превышающую тариф в несколько раз, сначала отказывался, тогда Маркунин показал ему деньги и отдал их вперёд. Через час они приехали, попросил таксиста подождать. Дом Татьяны стоял недалеко от Дворца культуры. К его счастью она оказалась дома, но собиралась уходить на работу. Её квартира была хорошо меблирована, видно было по всему, что жила она неплохо, впрочем, в достатке. Но Маркунина Татьяна не тут же узнала, пока он сам не назвался.

– Боже ты мой, и чего ты приехал вдруг? – с укором спросила она. – Проходи на кухню, не разувайся, ты же ненадолго?

– Хотел, вот, увидеть тебя, сон увидел, вот и решил. У меня никого, я не женился, а ты как? – говорил благодушно Маркунин, идя за ней на кухню. Сел на табурет. Татьяна стала его рассматривать, находя только возрастные перемены, побрит на скорую руку, одет несвеже, и она брезгливо покривилась, села напротив, вздохнув, как перед неизбежным наказанием.

– Чего же не женился, всё, небось, перебирал бабами? А у меня муж, детей трое. Старший твой учится на экономиста в городе, должен вот приехать, жду… А младшие школу заканчивают, последние двойня у меня, – она говорила тем тоном, которым выражают довольство жизнью, когда всё идёт своим чередом.

Маркунин это определил с первого на неё взгляда, причём Татьяна почти не изменилась, разве что стала солидней, но такая же привлекательная, даже молодая. Он помнил, какой была она непосредственной, как она тогда безоглядно верила ему, что они всегда будут вместе, но он уехал, даже не попрощавшись, потом написал извинительное письмо, обещал заехать.