Судя по голосам из коридора, полицейских тоже прибавилось.

В двенадцать часов мы отправились на обед. И уже из столовой увели первую девочку.

Мы с ней не общались, даже не помню, как её звали. Она всегда была тихой, забитой и никому не заметной. Всё время сидела на кровати, не отрывая глаз от телефона, и ни с кем не общалась.

Уже тогда, сами не понимая отчего, но мы с пацанами напряглись.

Посыпались предположения, куда её увели и зачем? Девчонка ничем не выделялась как раньше, так и нынешней ночью, наделавшей столько шума. Зачинщицей вчерашних беспорядков она не могла быть точно. Разве что врачи, возможно, надеялись, что тихони обыкновенно многое видят, слышат и знают. Но лично я сомневался, чтобы кто‐то делал серьёзную ставку на то, что мы начнём друг друга закладывать. Как‐то это было не принято в нашей среде.

Миха предположил, что она просто не вовремя попалась вчера кому‐то на глаза и девчонку запомнили.

Глюкер парировал тем, что мы все вчера попались на глаза, и каждый исключительно не вовремя. И с этим трудно было спорить. А что тут скажешь, если он прав?

На самом деле просто фамилия тихой стояла первая в списке детей на этаже. Но об этом мы узнали гораздо позже.

После обеда нас разогнали по палатам и объявили сон-час. А сразу после этого из палаты вызвали Глюкера и тоже куда‐то увели.

Мы с Мишкой сбились перед столом и провожали его с такими лицами, будто уже не надеялись увидеть. Он оборачивался и жалобно смотрел на нас.

И на этом безумие только начиналось.

Минут через пятнадцать-двадцать – не больше – после того, как увели толстого, в больницу нагрянули санинспекция, Роспотребнадзор и ещё какие‐то ребята в костюмах химзащиты.

Сначала они с крайне деловым видом перевернули весь этаж в поисках каких‐либо следов насекомых или грызунов и, разумеется, ничего не нашли. Мы знали как минимум об одном железном доказательстве присутствия здесь крыс – перекушенный провод телевизора. Но телик таинственным образом исчез из игровой и по официальной версии отправился на ремонт после повреждения кинескопа. Что кто‐то перегрыз сетевой кабель, врачи, все до одного, отрицали.

Инспекторы переговорили с нами. Разумеется, за неимением поблизости наших законных представителей, в присутствии лечащего врача. Который смотрел так, что было страшно говорить о тех, кто жил в стенах, и мы в основном ограничились рассказами о неких звуках, природа которых нам неизвестна. Про тараканов, что разгуливали в палате девчонок, вообще не сказали ни слова.

Самым жутким был момент, когда допрашивали Миху (а иначе и не назвать), в стене пронеслось несколько тварей с ужасным, пронзительным писком. Никто из взрослых и ухом не повёл.

Мы с Михой красноречиво переглянулись.

Взрослые их в упор не слышат, а значит, это точно никакие не крысы.

Когда привели Глюкера, то забрали меня.

Оказывается, после вчерашней истерии к нам в больницу нагрянул психотерапевт или психиатр – всегда путал этих товарищей – и теперь допрашивал всех нас, чтобы разобраться в происходящем. Однако ощущение складывалось такое, что его интересует всё, кроме вчерашней ночи.

Например, этот умник подробнейшим образом расспрашивал меня о детских страхах. В смысле о том, чего я боялся лет в семь-восемь. О том, какие у меня отношения с родителями, хватает ли их внимания и есть ли родные братья и сёстры. А дальше пошло про сверстников и так далее.

Короче, судя по вопросам, этот дяденька не допускал даже мысли о том, что санинспекция приехала не зря.

Какие выводы он там сделал, допросив всех нас, – фиг знает.

После психиатра был нарколог. Он взял какие‐то мазочки, проверил вены и выдал прозрачную баночку для мочи. Потом записал мои данные и выпнул вон.