Я кивнул.

К нам подошёл Миха, а за ним подтянулись и все остальные. Принялись рассматривать, строить предположения, охать и ахать.

Мы же с Мишкой тем временем осмотрели заднюю крышку телевизора, и с ней как будто бы всё было хорошо. По крайней мере, насколько мы могли судить, не разбирая телик.

В общем‐то, делать в игровой уже было нечего, кроме того, что слушать всякий бред, который несли остальные ребята, поэтому мы втроём вернулись в палату.

Миха медленно осел на койку и сложил руки на животе, как бы придерживая его.

– Вы понимаете, что это значит? – проговорил он, глядя куда‐то в пустоту перед собой.

– Что нам ничего не померещилось этой ночью, – сказал я и посмотрел на Миху. Он продолжал дырявить взглядом пол и чуть покачивался взад-вперёд.

– Ой-ёй-ёй-ёй, – сказал Глюкер и полез в тумбочку за сладким – заедать стресс.

Я вдруг почувствовал, как от ужаса у меня скручивает живот.

Это не фигура речи, меня часто прихватывало во всякие волнительные моменты. Поэтому, например, перед какой‐нибудь годовой контрольной я таскал с собой в школу «Лоперамид» [2].

Схватившись за живот, я медленно и осторожно выбрался в коридор в надежде выпросить у Молоденькой чего‐нибудь, что уняло бы мой из рук вон нежный желудок, но у медсестёр явно были другие дела.

И я догадывался, с кем они могли быть связаны.

Короче, пришлось изменить маршрут.

Вернувшись из уборной, я застал в нашей палате Хали-Гали.

– Чё, опять в карты? – хрипло произнёс я. – Слушай, давай потом?

Придерживаясь за спинку кровати, я сел и подтянул ноги под себя.

– Н-нет. Я х-очу п-п… поговорить о н-овенькой. А эти, – он мотнул головой на Миху с Глюкером, – к‐какие‐то с-странные.

Я посмотрел на пацанов. Толстяк сосредоточенно уничтожал последние остатки родительской передачи, и казалось, что в этом мире его ничего больше не интересует. Миха наконец перестал созерцать пустоту и смотрел на Хали-Гали, но в Мишкином взгляде всё ещё было мало осмысленности.

Чёрт, да в этой палате Хали-Гали не нашёл бы никого нормального, сколько бы ни пытался. Всё происходящее напугало нас до чёртиков, и думаю, что никто не хотел ничего слышать об этой новенькой, с чьего появления всё началось. Я чувствовал, как живот начинает повторно скручивать об одном воспоминании о девчонке или её кошмарном медведе. Всё что угодно, но только не она.

– Давай, чего ты там про неё надумал? – услышал я свой голос.

Хали-Гали глубоко вздохнул. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и заговорить. Рассказывал долго. Отчасти так было из-за его заикания. Иногда Хали-Гали подолгу не мог одолеть одно и то же слово несколько минут и заходил на повторный круг его произношения снова и снова, пока у меня не выходило терпение, и я не заканчивал за него. Иногда напротив – пацан говорил довольно бегло, и фиг его знает, от чего это зависело.

Короче, идеи Хали-Гали в основном повторяли мои недавние размышления, однако негодяй развил их куда дальше того, до чего дошёл я.

Поначалу Хали-Гали объяснял для себя странное поведение новенькой желанием сбежать. Собственно, как и я. То есть, скорее всего, после больницы девчонке угрожала колония, а то и психушка. Однако с этим не вязались её попытки добиться от игрушечного медведя каких‐то решительных действий. Я это спокойно списал на то, что девица не в себе, а то и вообще помешанная, но Хали-Гали пошёл другим путём и решил для себя, что новенькая здорова, просто находится в стрессе или в шоке. Короче, не суть. Главное в рассуждениях Хали-Гали – это то, что она пыталась убежать вовсе не для того, чтобы спастись самой, а чтобы спасти кого‐то другого. Действительно, она тогда кричала что‐то вроде: «