– Были совершены ужасные вещи, – продолжает Кай. – Все мы это знаем. Но мы хотим смотреть в будущее.

– Как и мы, – соглашается мой отец. – Однако есть люди, застрявшие в прошлом. И они не могут принять настоящее.

Я обвожу взглядом комнату и отмечаю, какой здесь порядок. Ковер безукоризненно чистый, столик не завален хламом. На белом диване, на котором сидят родители, – ни пятнышка. Стеклянный кофейный столик между нами пуст, если не считать искусно разложенных журналов.

Гостиная производит впечатление картинки из каталога мебельного магазина.

Вздрогнув, я просыпаюсь. Мои воспоминания стали такими же ненатуральными, как квартира Уокера Линкольна.

В дверях стоит Тау, супруг Клэр. Из изуродованных концов его вторичных рук сочится голубая кровь. Оно шатается.

Клэр мгновенно подбегает к нему.

– Что стряслось?

Вместо ответа Тау срывает с Клэр жакет и блузку, и их более толстые, менее деликатные первичные руки жадно, вслепую ищут у нее на спине таунинский порт. Найдя его, оно проникает наконец внутрь, и Клэр, ахнув, тотчас же обмякает.

Я отворачиваюсь от этой сцены интимной близости. Тау больно, и ему нужна Клэр.

– Мне пора идти, – говорю я, поднимаясь на ноги.

– Адам Вудс заминировал свою спину, – говорит через голосовую коробку Тау.

Я останавливаюсь.

– Когда я вживило ему порт, он, казалось, смирился с судьбой и был готов сотрудничать. Но как только я начало его проверять, сработало миниатюрное взрывное устройство, мгновенно его убив. Похоже, кое-кто из вас по-прежнему ненавидит нас так сильно, что предпочитает умереть, лишь бы не Перерождаться.

– Сожалею, – говорю я.

– А я-то как сожалею, – говорит Тау. Механический голос силится передать печаль, но мой настороженный слух улавливает в нем фальшь.

Таунинцам нет особого дела до истории, и теперь нас она также не интересует.

И еще – они не умирают от старости. Никто не знает, сколько им лет – сто, тысяча, целая вечность? Кай туманно говорит о путешествии, которое продолжалось больше, чем вся история человечества.

«На что это было похоже?» – однажды спросил я.

«Не помню», – подумало оно.

Подобное отношение объясняется их биологическим строением. Мозговое вещество таунинцев постоянно образуется в ядре, тогда как наружные слои периодически отбрасываются, словно змеиная кожа.

Обладая жизнью, которую по всем параметрам можно считать вечной, таунинцы оказывались бы переполнены бесконечным множеством накопленных воспоминаний. Неудивительно, что они мастерски овладели искусством забывать.

Воспоминания, которые таунинцы хотят сохранить, необходимо копировать в новые ткани: заново размечать, создавать, записывать. Но те воспоминания, которые они хотят оставить позади, при каждом новом цикле отбрасываются, словно оболочка куколки.

И таунинцы расстаются не только с воспоминаниями. Можно взять себе целую сформировавшуюся личность, выучить ее, как роль, а затем отбросить и забыть. Таунинец смотрит на себя до перемены и после перемены как на двух совершенно обособленных существ: разные личности, разные воспоминания, разные моральные обязательства. Они лишь последовательно владеют одним и тем же телом.

«И даже не одним и тем же телом», – мысленно поправило меня Кай.

«В смысле?»

«Приблизительно через год все до одного атомы твоего тела заменятся на другие, – подумало Кай. Это было еще тогда, когда мы только-только стали возлюбленными и на него частенько находило настроение читать нравоучительные лекции. – У нас это происходит еще быстрее».

«Подобно кораблю Тесея[18], в котором со временем каждая доска была заменена на новую, так что он уже перестал быть тем же самым судном».