Сверху лежала апельсиновая кожура. Много, много кожуры, толстой, мясистой.Именно эта пористая, губчатая, цвета холодного заходящего солнца масса источала дурманящий запах спелых апельсинов– целые апельсины так не пахнут. Галина Федоровна мягко отстранила мужа и запустила руки в это виртуальное пламя, заполнявшее весь ящик. Добрые, натруженные руки матери искали нечто основательное, твердое, округлое, а сквозь пальцы шуршали только корки, обрывки, обрезки, очистки кем-то съеденных плодов; обрывки несбывшихся надежд,черствые корки ночных утомительных бдений и переживаний, обрезки ожидавшегося счастья, плоские очистки труда, тяжкого, повседневного, черного труда и неисчислимых  забот, заплесневевшие кусочки приближающегося конца. Все это прошелестело, прошуршало сквозь пальцы Галины Федоровны и замерло.

– Одна кожура. Чтож это в  самом –то деле?– из ее глаз готовы были брызнуть слезы.

Муж недоуменно повертел ящик: может, это не их посылка? Нет, все правильно: БойчукуА.В. И обратный адрес: г. Калиннград, Бойчук Ф. А.

– Здесь ничего больше нет,– потерянно сказала Галина Федоровна дрожащими, побелевшими губами.

– Да здесь еще и письмецо есть!– обрадованно воскликнул Антон Васильевич, надеясь хоть как-то утешить упавшую духом жену.

Оказывается, к нижней стороне крышки прилип небольшой листок, исписанный мелким, торопливым почерком: « здрастуйте маи старички. Извените, что долго не писал. Особо ничем хвастаца. Из армии пришлось уйти, хотя до пенсии оставалось нимного. Очинь жалка, но эти абармоты миня всетаки достали. Сичас устроился на овощной базе кладовщиком. Хазяин торгует апельсинами, мандаринами, лимонами и другими фрухтами. О них вы дажи не имеете понятия. Платит харашо. И едим эти цытрусовые, сколько влезит. Уже дажи надоели. Корки мы складывали в ящик.Теперь он полный, некуда дивать. Ала хотела уже выбрасывать, но я догадался, давай говорю, чтоб саседи не видели, что мы едим сплавим потихоничку моим или твоим старикам. Алыны отказались. Так что зимой пейте чай, это очинь палезно. Жена говорит, что можно дажи сделать цукаты или варенье. Если получица многа, можите выслать нам.Мои шалапаи все сьидят. Извените если что отойдет, некогда перибирать. Пака все. Летом я хачу прислать вам дитей. Напишите есть у вас деньги им на абратную дарогу. Очинь накладна в две стороны. Цылую.Федя».

Сперва письмо прочитала Галина Федоровна, потом молча передала мужу. Антон Васильевия, несколько торопясь, с непривычной для него подвижностью водрузил очки и забегал глазами по строчкам. Закончив читать, поднял голову и некоторое время просто молчал, держа листок в опущенной руке.

– М-да-а,–наконец произнес он.– Видите ли, догадался…– и посмотрел на жену, сидящую неподвижно на диване, мудрым, всепонимающим взглядом, приглашая ее к разговору.

Но Галина Федоровна не захотела понимать этот взгляд, не желая развивать тягостную тему.

–А все-таки радость– внуки приедут,– сказала она, словно уговаривая и подбадривая себя.– Давай, дедушка, будем готовиться. Я сейчас быстренько все это переберу. Неровен час, соседи нагрянут– объясняйся потом. Может, и цукаты эти самые получатся.– Галина Федоровна тяжело, натруженно поднялась и подошла к столу.

Сверху корки были свежие, сочные, яркие, а дальше пошли все суше, темней, а на дне лежали и вовсе кричневые, с пятнами плесени, иссушенные до трухи. От посылки осталась небольшая горка. Ее  Галина Федоровна оставила на столе. Остальное смела опять в ящик и вынесла в сад, где Антон Васильевич вырыл специальную яму для перегноя.

Ночью, лежа с открытыми глазами, Галина вдруг , как будто ни с того ни с сего сказала: