Были несогласные с этим, они уходили в скиты, пытались жить своим умом, но вот беда – каждому из нас нужен волевой стержень, на который будут нанизаны наши мечты и стремления, ведь без него мы только тлен, прах в веках истории. Но как получить, найти этот стержень? Каждый идет своим путем, но единственный универсальный способ – пойти за светом веры. Жаль только в последние века, еще со времен Ивана Грозного сей свет для людей сияет все слабей.

Преобразовывая управляющий аппарат Церкви, государь дал единому организму Веры толчок к новой борьбе. Царь требовал от православия воспитывать в народе уважения к себе, гордость за предков и желание идти вперед, постигая неведомое. Изменить вековой менталитет невозможно, если бы не одно «но» – русский дух неподвластен времени! Каждый из нас может отыскать в себе частицу воинов Святослава или увидеть в глубине души зарождение православия, кровавое и столь необходимое мучимой междоусобицами Руси.

Эти истины патриарх понимал, как никто другой. Разве что молодой Варфоломей знает не меньше, но он больше смотрит на сей вопрос не как вершитель судеб сотен тысяч людей, а как желающий добра своим детям суровый отец, не гнушающийся наказаниями непослушных чад. Правда, наказания эти для отдельных людей исключительно смертельны. Патриарх же, наоборот, старается глядеть дальше, на десятилетия и даже столетия вперед. Казалось бы, это невозможно, но ведь, имея разум и волю, можно достичь многого, но рассказывать о сделанных выводах не стоит, лучше промолчать, ужасаясь собственному открытию…

– Сидя ночами перед колыбелью Ярослава, мне приходят в голову разные мысли, – царица задумчиво теребила красивый кружевной платок. – Я люблю его, но порой кажется, будто он отдаляется все дальше и дальше. Почему так? Или мне только мерещится все, и это пустые домыслы?

«Эх, дитя, знал бы я сам ответ на мучающий тебя вопрос», – грустно подумал патриарх.

– Так было, дщерь, еще со времен сотворения мира. Мужи заботятся о доме, оберегают его…

– Я это понимаю, владыка. Он – государь России, и для него последний чернец такой же родной, как и ближник. Он сам говорил: «За власть, данную Богом, спрашивается суровее, чем отнятую силой. Нет в душе людской порока гаже, чем ложь самому себе».

– Вот видишь, ты и сама все прекрасно понимаешь, – облегченно улыбнулся патриарх. Ссорить жену с мужем последнее дело, а вот лишить сомнений, найти подходящие слова для семейного единства – вот настоящее, достойное дело священнослужителя. Но Иерофан не врал себе – все, что делается сейчас, сторицей отзовется в будущем, вряд ли государыня забудет эту беседу, а там, глядишь, и потерянный рычаг давления на царя появится, пускай косвенный, но оттого еще более действенный.

– Но это понимание не помогает мне принять столь сложную судьбинушку, – Юля с затаенной надеждой посмотрела в глаза патриарху, словно ища единственно верное решение.

Иерофан по-новому глянул на молодую царицу. Затаенная печаль долго скапливалась в ее душе, и та напускная ледяная броня, обволакивающая ее, всего лишь попытка отгородиться от мира, уйти от проблем и несчастий.

«Что же наделал государь? Нельзя так с женой, ой нельзя, она ведь не бояре здравомыслящие и честолюбивые, принимающие новые витки судьбы как данность, приносящая возможность подняться по ступеням власти чуточку выше», – патриарх искренне жалел царицу, хотел помочь и даже знал как, оставалось решить сей вопрос с самим собой. Что бы там ни говорили, но разлад в царской чете положительно скажется на позициях патриарха, так было издавна, а пример Раскола это всего лишь доказал. Однако нужны ли потрясения России сейчас? Сам Иерофан, как бы не желал независимости Церкви от светской власти, понимал, что государство в период возвышения не может позволить себе внутренние дрязги, иначе государства может и не быть.