Горим, друзья – понемногу доходим.

– Хорошо мне с вами, молодежь, – сказал Федоров. – У меня сейчас нет ощущения, что я болтаюсь на рее – на рее и не за ногу, хе-хе… Сегодня у меня на ужин завтрашний обед, а завтра мне придется учиться жить без обеда: завтра я буду только завтракать, но с вами мне хорошо. Однако как бы мне ни было хорошо, лучше уже не станет – мне надо идти. Или вы хотите, чтобы я вами еще побеседовал?

Он спрашивает их обоих. В моем кишечнике, молодежь, создана благоприятная атмосфера для роста разной гадости – девушке не до ответа. Выдавив из себя нечто осмысленное, парень оказался потверже.

– Идите уж… – прошептал он.

– Пойду, – тяжело привставая, сказал штукатур Федоров. – Но учтите, что если я все же вернусь, то я вернусь не к вам. Лихом не помянете?

– Не помянем, – пискнула девушка.

– А могли бы, – задумчиво пробормотал Федоров, – могли, а не помянете… Значит, и не могли.

Индейцы называли Гудзон – Shatemuc: рекой, текущей в двух направлениях; помните, молодежь, уважайте смерть… где бы я ни трудился, у меня не было ни одного подчиненного; штукатур Федоров претенциозно кивает головой: прав я, прав, подумал он, а раз я прав, то и правильно, что вторые пол-литра залпом выпил.

Федоров исчезает в глубине затоптанного крысами двора – я бы пожрал на лету все килограммовые градины и расквасил Меркурию морду его же Кадуцеем, ну и я, ну и мошь; проводив Федорова обессиленными взглядами, молодые люди незамедлительно сдвинулись.

Обнялись даже.

Надежда их гроб.

В 1989-м, еще будучи в их нежном возрасте, Антон «Бурлак» Евгленов и Марина Самойлова словно презревшие правила вампиры возвращались в него засветло.

Они занимались любовью… слишком бледно, чтобы обрисовать их поведение: балконная дверь открыта, соседи под ними не выносят тряски, и крики снизу, громкие крики, истерика, хотя что им сейчас крики снизу? что им огни живущего обычную ночь города?

«Бурлак» Евгленов уже не может молчать. Он уже не молчит.

– Бог ты мой, – хрипит Евгленов, – Бог ты мой…

Он не молчит, и ее это пугает: не голос – содержание; Марина Самойлова, касательно риска простудить душу, проходит, как очень трусливая особа; она выросла при Знаменском женском монастыре, Марина пытается его обуздать – не «Бурлака», а его голос, да и не голос: содержание.

– Только не всуе, – просит она, – только не всуе…

Но и сама еле держится, чуть не подхватывает, и вот, вот она уже не может сдерживаться; старается, но не может.

– Господи, – стонет она. – О, Господи!!

Третий долетающий из их квартиры голос принадлежит Синатре: Фрэнк со знанием дела поет «Let ́s forget about tomorrow», и они его почти не слушают, но Фрэнку совершенно все равно слушают его или нет, он давно не здесь.

В могиле его поза изменилась – не проверить… не узнать; «Бурлак» Евгленов и Марина Самойлова пока еще здесь, они по-прежнему вместе: на переднем плане групповой фотографии локализованного на этой планете человечества.

Давнишний сторонник общности жен господин Мартынов здесь один. Он перезрел и задумался: не написать ли мне что-нибудь о своей жизни, а то я живу и ничего не пишу, все пишут, а я не пишу, а написать мне, вероятно, найдется о чем, неспроста же я начинаю жить четвертый десяток: накопилось, скорее всего.

Решив проблему бумаги и чернил, Мартынов сел писать.

Два часа бился, но не сотворил даже двух строчек – из головы на пожелтевший лист он еле-еле выплеснул полторы, да и те не как плод вдохновения, а как божья подачка: получай, Мартынов, и под таким углом свое призвание больше никогда не трактуй – сухого вина лучше выпей.