– Вот как… – Аппель знал, что Альберт не провокатор, но все равно было не по себе. – И чего же ты ее… это вот… Мне казалось, конечно, что ты был бы счастлив отправить меня на смерть. А война – отличный способ избавиться от меня.

– Я не желаю тебе смерти. Я был очень зол на тебя… но я признаю: ты не сказал ничего, кроме правды. Это я виноват, а не ты. Правда может убить, но виноват не тот, кто озвучил ее.

От благородного прощения Альберта ему захотелось убиться 127 раз.

– Я больше не вижу смысла скрывать, что ненавижу войну и империю, которая ее начала. Не оттого, что я милосерден, напротив – я ненавижу войну, потому что она открыла мне правду, которую я не хотел признавать. Я ничем не лучше Альбрехта. Я тоже чувствую наслаждение, убивая людей.

Аппель не считал названное убийством в обычном значении слова, но знал также, что Альберт разозлится, реши он ему возразить. Поэтому он ответил:

– Конечно, это плохо, но это совсем другое… Не считаю, что тебя можно сравнивать с твоим этим кузеном.

– Ты не переносишь Альбрехта, а меня…

– Конечно, я не переношу Альбрехта, – перебил Аппель. – Он псих и маньяк. Он действительно убивал по 150 человек в сутки? Не понимаю, как ты любишь его.

– По той же причине, по которой ты любишь меня – этой причины нет, у этого нет объяснения.

Аппеля трясло от гнева. В мгновение это не понимал, как может (мог?) любить этого человека. Альберт пришел мучить его, разыгрывать раскаяние, или сожаление, или бичевать себя, рассчитывая, что его оправдают.

– Конечно, ты пришел, чтобы я тебя пожалел. Но тебе меня не жалко, Берти. Поэтому оставь меня в покое. Мне нужно писать речь.

– Зачем? Какая речь, Альдо, если скоро тебя забирают на войну?.. Тебе нужно было уехать. Не нужно было доводить себя до такого состояния! Я знал, что это плохо кончится! Я говорил, что это плохо кончится!

– Пока ничего плохо не кончилось! Дай мне поработать, пожалуйста.

Но на первом этаже зашумели – из громкого автомобиля вышли кузен Альберта, Альбрехт, и их общий приятель (и муж Софи) Петер Кроль. Альберт сказал, что их нужно встретить и поспешил выйти. Аппель же, после колебания, пошел за ним встречать новых гостей.

Альбрехт крутил фуражку, рассматривал ее и цокал языком. Затем почесал волосы (3 см и 8 мм) и спросил, скоро ли вернутся «поисковики». Ему не ответили. Альбрехт надел фуражку и достал сигареты.

– Она оставила записку? – сухо спросил он.

– Да, – сказал Альберт, – Мария нашла ее в комнате. И вон Альрих тоже…

– Ты… это… как, нормально?

– Ничего.

Не знай Аппель Альберта, он решил бы, что тот шокирован и оттого неестественно спокоен. Но Альберт отошел от первого чувства, и на лице его было странное смиренное выражение, что не соответствовало ситуации. Должно быть, и Альбрехт был схожего мнения. Он спросил у Альберта закурить и, выпуская дым, сказал:

– Да что это?.. Чтобы Кете покончила с собой? Кете? Сложно в это поверить.

– И все же это так, Альбрехт.

Тот искоса смотрел на старшего кузена. Аппель с неприязнью заметил, что запястья у Альбрехта слишком волосаты (98 волосинок на одном); звериное начало в нем могло быть привлекательным, имей он интеллигентный облик Альберта. Удивительно, что Катерина не сошлась с Альбрехтом – в обоих есть (или было?) нечто судорожное и злое.

Альбрехт быстро моргал и почесывал густые темные брови (конечно же, больше 4 см).

– Как чувствовал, что не стоило ехать, – сказал он потом. – Не хочу на это смотреть. Берти… нет, я не могу это понять! Мне нужно прийти в себя.

– Она тебе нравилась.

– Что? Нравилась, да, – воскликнул Альбрехт. – А почему бы она не… Нет, Берти. Я старые отношения не забываю. Она очень хорошая. Да мы… мы все ее любили!