. Этот известный абзац в целом выражает способ осмысления социальной революции именно как результата классовой борьбы. Но в этих, если можно так выразиться, зачинающих марксизм строках, уже содержится некоторая недосказанность, которая и служит чертой, разделяющей марксизм как научную методологию и марксизм как классовую идеологию, утопию99. Классики марксизма как ученые подчеркивают неоспоримый факт существования классовых антагонизмов на протяжении истории, но как идеологи они выдают желаемое за действительное, утверждая, что борьба антагонистических классов «всегда кончается революционным переустройством всего общественного здания». Причем из данного утверждения выводимы два умозаключения: а) в рамках данной конкретной общественной формации борьба антагонистических классов приводит к революционному переустройству всего общественного здания; б) революционное переустройство всего общественного здания заключается в консолидации некоего третьего («стороннего», «нового», «передового») класса, который постепенно формируется внутри старой системы, крепнет и в итоге направляет классовую борьбу себе на пользу. Я полагаю, что следствие «б» ближе к действительности, хотя, как будет показано ниже, и с ним не все гладко. Что касается следствия «а», то именно оно, несмотря на прямое столкновение с историческими фактами, стало фундаментальным «подсознательным» многих левых теоретиков и идеологов.

Несомненно, рабы не стремились к свержению рабовладельцев с целью установления феодального общества, а феодальные крестьяне и предположить не могли, что будущее за чем-то вроде капитализма. Однако тезис о революционной борьбе рабочего класса (по крайней мере, изначально) вытекал из предположения о том, что рабочий класс, в отличие от классов рабов и крестьян, уж точно в состоянии осознать себя как «класс для себя» и бороться за коммунистическое общество. Во всяком случае, даже если он себя таковым и не осознает, то на помощь всегда могут прийти интеллектуалы, авангардная партия и т. д. Я хочу подчеркнуть: тезис о революционной роли рабочего класса не вытекал из строгого научного исторического анализа, выявляющего закономерности протекания социальных революций, но во всем был скорее ориентацией на «исключение из правил». Он основывался на гипотезе о капитализме как последнем способе производства в рамках большой «экономической общественной формации»100. Классики марксизма не предполагали, что на смену капитализму может прийти новая антагонистическая общественная формация101, а потому в качестве тотального отрицания вещной зависимости мыслилась только свободная индивидуальность, которую в конце концов обретают те, кому «нечего терять, кроме своих цепей». Находились лишь не самые убедительные апелляции к «мировому единству» пролетариата, который вместе с глобализацией капитализма также обретет глобальную субъектность. Это якобы выгодно отличает рабочий класс от крестьянства. Как писалось в одном из ранних учебников по истмату, «крестьянство, доведенное до отчаяния, нередко восстает против помещиков. Но в силу того, что основная масса крепостного крестьянства самим способом производства распылена и разрознена, крестьянские восстания в большинстве своем носят локальный (местный) характер»102. Историческая несостоятельность предсказаний мировой революции не нуждается в отдельном обосновании.

Тем не менее «фундаментальное подсознательное» было таким образом заложено, и впоследствии левые теоретики ориентировались именно на концепцию революции, инициируемой «снизу». В конце концов, дело часто доходило до того, что «исключение» становилось «правилом», а интеллектуальный дискурс при этом фокусировался именно на «низовой» инициативе, о каких бы революционных действиях речь ни шла: когда говорили о так называемых «буржуазных» революциях, то неизменно подчеркивали решающую роль крестьян и городских «низов», без активных действий которых не свершилась бы ни Английская, ни Французская буржуазные революции. Находились и оправдания такому «исключению». В конце концов, всю историю можно было представить как борьбу угнетенных против эксплуататоров, но раньше настоящее всемирное восстание «низов» было попросту немыслимо, а потому инициативу неизбывно перехватывали «верхи». В одно время дело доходило до абсурда, когда И. В. Сталин на одном из выступлений на съезде колхозников-ударников в 1933 году обронил фразу, которая стала одной из самых популярных в трудах советских историков Античности в 1930-е годы