– Еще раз говорю, это только моя охрана, – холодно повторил рыцарь, – и, раз слова магистра фон Герзе не достигли цели, мы уйдем от Городка еще до темна.

– Зарекалася лиса в курятник не лазать!

– Прощайте, господин посадник, и вы, господа псковичи. Жаль, что не договорились.

Рыцарь поклонился и, гордо вскинув голову, быстрым шагом покинул залу. Белый плащ с черным восьмиконечным крестом развевался за его спиною, словно крылья исполинской чайки. Порывом воздуха задуло пламя свечей у входа. Посадник жестом подозвал дьяка:

– Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью!

– Сделаем, Стефан Афанасьевич.

Ушел дьяк.

Бояре повставали с лавок:

– Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать!

– Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец.

– Не натворит, – усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. – Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи – значит, уйдут. Кроме того, там и московские вои имеются, – помолчав, добавил он.

Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег – ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только – на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел – две конные фигурки, но догадался – а кому еще-то свернуть к обители? Остальные шильники – или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, – поехали прямо. Ехали быстро – видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся – Бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой… да вот как только? Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их… Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то? Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые – Олег Иваныч-то с Олексахой, – а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно – вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан – их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли? Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе – единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить – вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить – запросто… Но надежда все-таки есть, попытаться надо… Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно.

Устал Гришаня – с ног валился. Уже не бежал – шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были… Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу – не заплутать бы… На дороге лесной никого – ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок – сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал – толку-то от кинжала пред волчьей стаей – однако все ж таки как-то поспокойней стало, с оружьем-то. Чавкая, тонули в стылой грязи сапоги, все трудней становилось идти – прилечь бы или сесть, вон, под то дерево, хоть ненадолго, отдохнуть чуть. Остановился уж было Гришаня… Да помотал головой – нет уж! Сядешь – не встанешь, уснешь. Волкам окрестным на радость, ишь, развылись-то, курвины дети.