Я в этот мир, как гость, вхожу.
Мать машет вслед рукой.
И вот уж мир, как дом родной,
Я в нем давно не гость.
Но нету матери со мной.
Рука вцепилась в трость.
Как гость, я в дом родной вхожу,
И дому бью челом.
Мать крепко за руку держу
И плачу о былом…
«Раньше клал под голову ты руку…»
Раньше клал под голову ты руку,
А теперь – пузатый кошелек.
На какую адовую муку
Ты свою головушку обрек!
Ты не знаешь, почему не спится?
Неужель и вправду невдомек?
Потому, что часто стало сниться,
Что украли этот кошелек!
На какую адовую муку
Бог твою головушку обрек!
Раньше клал ты праведную руку,
А теперь – продажный кошелек.
«Мой сын, мой маленький сынок…»
Мой сын, мой маленький сынок,
Мой человечек нежный,
Ты, словно аленький цветок,
Глядишь с пеленки снежной.
Ты приходил ко мне во сне
Задолго до рожденья
И приносил в подарок мне
Мгновенья вдохновенья.
Моя награда. Мой успех.
Нет никаких сомнений,
Мой сын, ты лучшее из всех
Моих произведений!
«Нас окружили подлость и крушения…»
Нас окружили подлость и крушения,
Кичливые братки и паханы.
Не скоро выйдем мы из окружения
Разграбленной, растерзанной страны.
Нас окружили нашим окружением,
Нас предали бездарные чины.
Своим беспрекословным поражением,
Безропотные, мы окружены.
Нас окружили грязным унижением,
Нам навязали нищую суму.
И выходить к своим из окружения
Приходится нам всем по одному.
«Высоко гнездятся грифы…»
Высоко гнездятся грифы,
Стерегут могильный прах.
Но в народе нашем мифы
Сочиняют об орлах.
Под водой морские рифы
Кораблям готовят крах.
Но в народе нашем мифы
Сочиняют о горах.
Наши древние сказанья
И заветные мечты
Смотрят гордыми глазами
С гордой нашей высоты.
«Я, словно горная река…»
Я, словно горная река,
Смотрю на землю свысока.
По склону горному сбегаю
И задеваю облака.
Сорвавшись с горного венца,
Не потеряю я лица.
Я на груди горы сверкаю,
Как на ладони у Творца.
Во мне звенят вершин снега
И сны родного очага.
Когда достигну я равнины,
Раздвину плечи-берега.
Из цикла «Четки»
«Нынче любви слова…»
Нынче любви слова
Сродни чужим голосам –
Молитва моя едва
Уносится к небесам.
Нынче неверья яд
Хозяйничает, не гостит.
Прости меня, Саният!
Аллах-то всегда простит.
«Нас карает жестокий век…»
Нас карает жестокий век –
То тюрьма зовет, то сума.
И напыщенный человек
Потихоньку сходит с ума.
Поразграбили полстраны –
Что не схавали, то пропьем.
Лишь на кладбище мы равны,
Но когда мы это поймем?
«Душа перед рождением стиха…»
Душа перед рождением стиха –
Как небо пред нежданною грозой.
И дрожь ее священна и тиха,
И кажется тогда она босой.
А нищий – тот, кто, не предвидя гроз,
Живет своим, не божеским умом,
И тот, кто вместо облаков и роз
Смиренно дышит всяческим дерьмом.
«Не перейдет даже реку вброд…»
Не перейдет даже реку вброд
Тот, кто Аллаха давно забыл.
Вспомни, прошу тебя, мой народ,
Прежнюю гордость и прежний пыл!
Всё чаще слышится мне труба
Проклятья, которая всем в укор.
Даже не знаю, чья круче судьба –
Горцев ли бедных иль бедных гор.
«Так не я сейчас говорю…»
Так не я сейчас говорю,
Так народ говорил всегда.
«Можно ль верить, скажи, царю?»
«Можно. Мертвому. Иногда».
Почему же народ теперь
Терпит милость пришлых воров?
И закрыта к Аллаху дверь,
И горит твой родимый кров.
«И ум твой некстати, и жизнь не мед…»
И ум твой некстати, и жизнь не мед,
И песни твои никому не нужны.
И кто тебя, такого, поймет,
Кроме твоей терпеливой жены?
Но при чем тут страна и при чем народ?
Может, только ты во всем виноват,
Смешной и напыщенный сумасброд,
Светящийся лампочкой в тридцать ватт?
«У бедняков невеселый нрав…»
У бедняков невеселый нрав,
Чтоб петь их заставить, – об этом речь.
Можно ли, Родину обобрав,
Бедный народ сберечь?
Пища – и та будет горька,