Но прежде, чем он решился уехать из Москвы в Петровку к родителям, с ним случились два происшествия, которые, религиозно истолкованные, глубоко его напугали и усугубили болезненное состояние.

Однажды он шел, приближаясь к Преображенской площади, как вдруг с ним стало твориться что-то непонятное: он засомневался, туда ли идет, куда надо, к дому ли? Он как бы вступил в некое облако, в котором потерял перспективу движения. Как те летчики, которые, пролетая над Бермудским треугольником (а он успел прочесть украденную книжку), внезапно сбивались с курса, успевали передать на землю, что заблудились, утратили ощущение пространства, а их приборы заклинило, – так и он, в страхе, что направляется не туда, растерялся, объятый ужасом, остановился в нерешительности, спросил у прохожих, где находится Преображенская площадь, но один из них указал вперед, другой – назад, а третий сказал: «Да вы же на ней стоите!» Волосы Сухонина поднялись дыбом, ему стало дурно: он не узнавал окрестность, хотя столько раз проходил мимо. Не зная, на что решиться, он медленно повернул обратно, надеясь, что если снова увидит те е здания, мимо которых только что проходил, то, может быть, вспомнит, где он, и сориентируется. Это действительно удалось; он понемногу успокоился, но пойти вновь через П р е о б р а ж е н с к у ю площадь не дерзнул – вернулся домой кружным путем.

Конец ознакомительного фрагмента.