– Наш брат Ильяс приехал работать на плантацию агавы, – объявил Маалим Абдалла. – Он друг управляющего, знатного немецкого господина. Немецкий язык Ильясу как родной. Он пока поживет у Омара Хамдани, а потом его светлость подыщет Ильясу жилье, достойное столь ценного сотрудника.

Ильяс улыбался, протестовал, подшучивал над собой. Самоирония и непринужденный смех Ильяса располагали к нему горожан и помогали заводить друзей. Так бывало всегда. Потом Маалим Абдалла отвел его в порт, в немецкую часть городка, показал резиденцию комиссара. Ильяс спросил, не здесь ли повесили Бушири, Маалим Абдалла ответил: нет, Бушири повесили в Пангани. Здесь места маловато. Германцы устроили из казни спектакль, наверняка с оркестром, зрителями, марширующими солдатами. Для этого нужно много места. Их прогулка окончилась у Халифы: его дом служил учителю постоянной баразой[11], сюда он обычно приходил по вечерам поболтать, посплетничать.

– Добро пожаловать, – сказал Халифа Ильясу. – Всем нужна бараза, куда можно прийти вечерком, пообщаться, узнать новости. Все равно в нашем городе после работы больше нечем заняться.

Ильяс и Халифа быстро сдружились и через считаные дни уже рассказывали друг другу обо всем без утайки. Ильяс признался Халифе, что ребенком сбежал из дома, несколько дней скитался, потом на вокзале его забрали аскари из шуцтруппе, отвезли в горы. Там его освободили и отправили в германскую школу при миссии.

– Тебя заставляли молиться как христианин? – спросил Халифа.

Они гуляли по берегу моря, их никто не слышал, но Ильяс на миг замолчал, поджал губы: это было на него не похоже.

– Если я скажу тебе, ты ведь никому не расскажешь, правда? – произнес он наконец.

– Значит, заставляли, – удовлетворенно проговорил Халифа. – Они ввели тебя в грех.

– Только не говори никому, – взмолился Ильяс. – Иначе меня выгнали бы из школы, вот я и притворялся. Они были очень довольны, а я знал: Бог видит, что у меня на сердце.

– Мнафики[12], – сказал Халифа, чтобы помучить Ильяса. – Лицемеров на том свете ждет отдельная кара. Рассказать тебе о ней? Нет, это неописуемо, и тебя обязательно накажут за это.

– Господь ведает, что у меня на сердце, за семью печатями. – Ильяс прижал руку к груди и тоже заулыбался, поняв, что Халифа поддразнивает его. – Я жил и работал на кофейной плантации, она принадлежала тому немцу, который отправил меня в школу.

– Там все еще воюют? – спросил Халифа.

– Может, раньше и воевали, не знаю, но когда я был там, все уже кончилось, – ответил Ильяс. – Там было очень спокойно. Новые фермы, школы, новые города. Местные жители посылали детей учиться в школу при миссии, сами работали на фермах у немцев. Если и случались волнения, то из-за плохих людей, которые сеют смуту. Фермер, который отправил меня сюда, дал письмо, оно помогло мне найти здесь работу. Управляющий плантацией – его родст-венник.

Чуть погодя Ильяс сказал:

– А в деревню, где раньше жил, я так и не вернулся. Не знаю, что стало со стариками. И только сейчас, когда приехал в этот город, понял, что деревня-то совсем рядом. Хотя я и до приезда знал, что буду неподалеку от дома, но старался не думать об этом.

– Обязательно их навести, – сказал Халифа. – Сколько ты там уже не был?

– Десять лет, – ответил Ильяс. – Зачем я туда поеду?

– Съезди обязательно, – настаивал Халифа, вспомнив, как пренебрегал родителями и как потом мучился чувством вины. – Повидайся с семьей. Туда от силы день-два дороги, если кто подвезет. Нехорошо родни сторониться. Съезди, скажи им, что у тебя все в порядке. Хочешь, я поеду с тобой.