– Так я и… никто. – заигравшись, учёный забыл об обещанной конфиденциальности.

– И на камерах никто.

– А камеры у вас всегда работаю? – вспомнив прошлую ночь, поинтересовался Вячеслав Владимирович.

– Всегда.

– А я вам говорю, что на машине.

– Может быть ты её остановил у дороги или украл в деревне.

– Нет же, я из госпиталя.

– Как ты, если на машине, через пропускной пункт проехал? – сверкнув глазами в зеркало заднего вида, спросил Павел Анатольевич, всматриваясь в лицо пассажира. – И дежурный не остановил?

– Зачем я вам это рассказываю, вы «по камерам» всё знаете. – переменился Вячеслав Владимирович и на следующие вопросы уже не отвечал.

Москва мелькала теми же силуэтами, только менялись они в инвертированном направлении: с высоток, на много- и малоэтажки. Раздумывал Вячеслав Владимирович о многом, да и время, в которое у него не было дел физических, сопутствовало этому: почему Лера, написав записку, испугалась его, может быть не ожидала увидеть так скоро, а может и не она писала; проигрывал варианты диалогов с Интерном; объяснил себе стратегию ответа, если будут допрашивать…

Остановившись на нескольких кольцах, в десятом часу ночи автомобиль вернулся в госпиталь. Пока они проходили парковку, Вячеслав Владимирович бросил:

– А Сидоров и Амбаров?

– В одиночные перевели. Иванчук уверял, он «и пальцем ни к кому не прикасался», так что отправили в общую. Я и забыл… ведь умер он…

– Иванчук?

– Геннадий Львович.

Вячеслав Владимирович молчал. Он услышал слова, но не понимал их, в большей части от недоверия.

– Как-то Сидоров повернулся, да так что стукнул старика по голове. М-да… история. – вздохнул Павел Анатольевич после сокращённого пересказа, увиденного с камер.

После первых дверей их встретили санитары и, переняв госпитализированного, по указанию повели его в изолятор, повесив руки Вячеслава Владимировича на свои плечи, как коромысло. Мужчине даже показалось, что скорость преодоления ими коридора раздвижных дверей возросла не меньше, чем в два раза. Павел Анатольевич шагал впереди и свернул к пропускному пункту, а Вячеслав Владимирович поплыл дальше. Он принимал всё происходящее как данное, неподлежащее изменению и сомнению в их правильности и, проносясь мимо места недавних побоев, в отличие от большинства людей, тяжёлые, для многих страшные, воспоминания которых ввергают их носителя в тревогу или апатию, спокойно принял существование свершившегося и задержался взглядом, только чтобы рассмотреть оставшиеся детали, которые он помнил смутно. На стене поблёскивал из-под отбитой краски металл, прослеживались крупные царапины, остальное же – пол и скамья – свидетельствовали об высокой квалификации

уборщицы – излучали чистоту.

– А Интерн, то есть врач, он несколько дней врач, вы можете его позвать в изолятор, когда меня отведёте? – вопросительно рассматривая лица санитаров попросил Вячеслав Владимирович. – Ну он такой… с бородкой

Один из них недоброжелательно наклонил лицо к учёному, и Вячеслав Владимирович больше не пытался.

Коридор первого этажа был поделён в неравном отношении лестницей, и часть, к которой относился пропускной пункт, и прачечная был в несколько раз меньше правой (к ней относился кабинет ОБЖ), куда и был доставлен Вячеслав Владимирович, примерно на середину этой части. Массивная дверь изолятора, походившая на виденные мужчиной у одиночных камер, после проведения бейджем по сканеру (но этого уже у тех не было), встроенному в стену, щёлкнула и санитар, стоявший к ней ближе, потянул шестисантиметровую в толщину железную плиту в коридор.

«И снова точно! Автор, делаешь успехи.»