– А вы?

– Нас тогда не было на вашей планете.

– Так… А где же были? По небу летали?

– Мы жили у себя дома, на других планетах.

– Вы что же не с Муны?

– Если Муна – название вашей планеты, то тогда мы не с Муны. Мы даже не из вашей звездной системы.

– А что вы тут делаете?

Ранмакан задавал вопросы быстро, не успевая осмыслить ответы на них, еще не до конца понимая, что же произошло, и не вполне веря своим ушам и своим глазам. Хотя все это не было сном, реальность оказалась непонятной, хуже любого сна.

– Мы прилетели, чтобы помочь вам.

– Мне?

– Всем вам, кто жил на Муне.

– А много осталось?

– Никого.

– А у них, у пьи?

– Это ваши враги? Тоже никого. Ваши бомбы уничтожили всех людей на планете.

– Этого не может быть!

– Это случилось. Мы узнали об этом слишком поздно. И когда прилетели, никого не застали в живых.

– И я один…

– И вы тоже погибли.

– Так я на Дальнем свете?

– Нет, вы живы. Мы, если можно сказать, воскресили вас.

– Я был мертв?

– Да.

– И сколько времени?

– Больше года.

– Но я только вчера…

Ранмакан осекся. Они говорили правду. Они, конечно, говорили правду, просто такую невероятную правду, что в нее нельзя поверить. И вот он один, и, может, это даже не он, не настоящий он…

– Мы надеемся, что вы будете не одиноки. Так же, как мы вернули к жизни вас, мы постараемся вернуть к жизни других людей.

– Ему надо отдохнуть, – напомнила Кирочка.

– Отдыхайте. Мы потом придем, – решил Павлыш.

Ранмакан не возражал. Он не хотел спать, но ему было лучше остаться одному.

Павлыш и Кирочка вышли из комнаты. Перед уходом Павлыш включил автоматику. Если человек станет буйствовать, автомат усыпит его.

Но Ранмакан не собирался буйствовать. Он закрыл глаза и лежал неподвижно. Только приборы продолжали отмерять биение его пульса и дрожь его нервов.

На следующий день Ранмакан вместе с Павлышом поднялся на мостик. Загребин включил для него экран, и Ранмакан долго стоял, вглядываясь в расплывчатый за сеткой дождя город, в разрушенные дома и пустые улицы.

Он был единственным человеком на планете. Он не знал, можно ли верить пришельцам, обещавшим найти и вернуть к жизни других людей. Ранмакан находился во власти тупого длительного шока; он мог есть, спать, наконец, говорить, пользуясь черной коробочкой; он старался верить в то, что кроме него не осталось на планете ни одного живого человека, что воздух планеты смертелен для людей, что уже год, как нет в живых ни продавщицы в магазине порта, ни его начальника – впрочем, чего его жалеть? – ни полицейских в синих шлемах, ни соседского парнишки, который построил из фанеры автомобиль.

Ранмакан старался верить, но все-таки не верил. Он знал, хотя этой уверенностью не желал делиться с пришельцами, что где-то – или далеко на севере, или в горах Ракуны – живут еще люди. Представить себе гибель своей планеты – выше возможностей мелкого таможенного чиновника, которому, в сущности, никогда не приходило в голову, что война сможет подойти к тихому Манве.

Ранмакан вспомнил, как был незадолго до войны в визоре – смотрел ленту, в которой показывали, что после войны все погибнут. Но в той ленте двое остались в живых – девушка и парень. И они долго шли по опустевшей планете и в конце концов нашли других людей. Конечно же, нашли. Ранмакан вспомнил, ему говорил кто-то, что картину скоро запретили. Страна готовилась к войне, и нельзя было подрывать боевой дух.

Город лежал перед ним на громадном овальном экране, знакомый и совершенно чужой. Ранмакану хотелось уйти туда, и снова войти в магазин, и спросить у пухленькой продавщицы, нет ли у нее жвачки. Ранмакан знал, что продавщица сначала скажет, мол, жвачки нет и он, видно, хочет, чтобы пришла секретная полиция, потому что жвачка уже три года запрещена, а потом она обязательно достанет из-под прилавка пакетик, и пакетик этот будет стоить всю недельную зарплату, но неважно – жвачки хватает надолго, дня на три, и продавщица тоже согласится пожевать кусочек: ему не жалко поделиться с такой продавщицей.