А куда, скажите на милость, можно спешить в таких дорогих нарядах из шёлка, парчи и бархата? А пальцы воинов, привыкшие к рукоятям мечей, копьям, стрелам, нынче унизаны бесчисленными бриллиантами. Разве эти украшения располагают к суетности и торопливости? А сам повелитель? Пусть без побрякушек, пусть в привычном сером холщовом халате, но передвигался-то по многочисленным переходам дворца несвойственной ему неторопливой, шаркающей походкой. И это в то время, когда вот-вот должны были прозвучать боевые трубы, возвещающие о начале нового завоевательного похода.

В прошлые приезды, насколько помнил Насреддин, во дворце жизнь бурлила и кипела. А тут сытое, самодовольное, сонное царство.

И Ходжа понял, в чём причина.

День, когда в парадном зале дворца великого эмира должны были возвестить о начале похода, наступил. Особой суеты, оживления, как и предполагал Насреддин, не наблюдалось, поэтому он спокойно вошёл в зал и, понимая, что до него никому дела нет, укрылся за троном. Вскоре в зал вошли те, кому было положено. Потом повелитель. Как было заведено, перед ним упали ниц. Отдав дань традиции, кряхтя и отдуваясь, вельможи поднялись.

Появление Ходжи за спиной повелителя не вызвало у присутствующих удивления. Они привыкли к тому, что Насреддин ходит где хочет и делает что хочет. На то воля господина. Ему решать, быть Ходже в столь ответственный момент среди них или не быть.

И тут Ходжа Насреддин…

– Мне необходимо сделать паузу, уважаемый Исфандияр, – с испугом заявил я. – Не укладывается в голове то, что далее сотворил этот неистощимый выдумщик. Как он решился на подобный поступок? У меня только от одной мысли о случившемся начинают трястись поджилки. Но из песни, как известно, слов не выкинешь. И не я сочинил эту песню, а ты, Исфандияр.

– Не ты, – милостиво, будто он сам был великим эмиром, кивнул мой друг, – продолжай далее.

Мысленно перекрестившись, я продолжил.

…И тут Ходжа Насреддин со всей силы отвешивает повелителю звонкий шлепок ниже спины.

Не берусь описать ужас, охвативший всех присутствующих. Пусть каждый добравшийся до этого места сам пофантазирует на эту тему.

Пофантазировали? Все целы?

Слава Аллаху.

Куда девалось сонное оцепенение, с которым повелитель собирался возвестить о начале похода?! Перед взором Ходжи предстал разъярённый тигр. Да что там тигр – огнедышащий дракон.

– Ты как посмел?! – изрыгнул пламя он. – Палача!!!

И если заплывшие жиром верноподданные были готовы упасть в обморок, чтобы потом, не дай Аллах, им не пришлось доказывать, что они ничего не видели и не слышали, то со стороны могло показаться, что на Ходжу рык владыки мира не произвёл никакого впечатления.

Что творилось с ним на самом деле, мы никогда не узнаем. Сам он об этой истории никому не рассказывал. Да и кто бы посмел о ней заговорить! Не представляю, как я отважился на это.

Но… бумага-то всё стерпит.

– Прости, повелитель, – звонким голосом произнёс Насреддин, – мне показалось, что передо мной стоит твоя любимая жена. И я решил немного позабавиться.

От подобной наглости владыка вселенной окаменел. Казалось, само небо должно было сей же миг обрушиться и скрыть от взоров присутствующих эту апокалипсическую картину.

Только палач, которого кликнуть-то кликнули, а кого казнить, не объяснили, поскрипывал от нетерпения сапогами, нарушая воцарившуюся тишину.

Вдруг в этом безмолвии послышался странный каркающий смешок. Присутствующие вздрогнули и устремили взоры в сторону трона: смеялись там.

Ходжа Насреддин увидел согбенного сухорукого старика, который захлёбывался мучительно-кашляющим смехом, и понимая, насколько это опасно, решил броситься ему на помощь.