Может, притворялся?

– Совсем ослеп, бедолага, от счастия своего. У самого носа настоящих поляниц не видишь, – фыркнул Белояр и демонстративно вбил бурую пыль в землю копытами.

Поляниц? Надо запомнить и у жар-птицы разузнать, обозвал богатырский конь нас с Марьянкой или похвалил.

– Ох, Белоярушка, вумный какой! Ничего-то от тебя не сокроешь, не упрячешь, – засмеялась Марьянка, а я лишь нахмурилась.

Точно, первым делом у жар-птицы всё про поляниц узнаю!

Иван сохранял сосредоточенный и даже какой-то суровый вид. То ли не в том настроении был, чтобы шутить, то ли думы какие важные думал.

Я тоже не знала, о чём можно говорить, пока рядом присутствовала черноволосая змеюка. Поэтому какое-то время мы шли в гнетущей тишине, нарушаемой лишь цокотом копыт по сбитой дороге.

Я даже сбилась с шага, когда услышала, как Белояр затянул заунывную песню. А конь, будто и не заметив эффекта, который произвёл, продолжал горланить во всё своё мощное горло:

– Белояр, довольно, – перебил скакуна Иван.

– Чёй-та довольно? – встряхнул гривой конь. – Хорошая песня, душевная…

И тут же продолжил с усиленным рвением, пока никто ему рот не заткнул снова:

– Белояр! – рыкнул Иван, выходя из себя. Я лишь с интересом наблюдала за происходящим. Да, песня была, мягко говоря, неподходящей для дороги. Тягучая, плаксивая, заунывная. Слышала я её впервые, но тоска накатила сразу такая, что хоть ложись наземь да умирай от безысходности. Марьянка же с первой строки текст признала, – я заметила это по её сверкнувшим недобрым огнём глазам. Узнала и явно не обрадовалась. Ивану песнопения Белояра тоже не зашли. Так для кого, а главное, для чего конь устроил это представление?

Пока я размышляла, белогривый с упрямством осла под яростное пыхтение хозяина и Марьянки спел ещё несколько куплетов.

– торжественно закончил Белояр, и я поняла, кому адресовалась песня. Да и некоторое сходство имён могло натолкнуть на правильную мысль. Я не знала наверняка, но интуитивно чувствовала, – не любил Белояр Марьянку. По крайней мере, не видел её в роли зазнобушки своего всадника.

И песню эту он выбрал именно неслучайно. Недвусмысленно намекая, что в этом озере рыбку Марьяна не поймает.

– Я предупреждал, – хмуро сказал Иван и, резко развернувшись, схватил Белояра за морду. Сжал челюсти коня руками, и вдруг я увидела… Нет, быть того не может! Наверное, солнце напекло голову… Ну не могло же на самом деле такого быть, чтобы русский богатырь колдовал? А иначе, чем колдовство, обозвать происходящее у меня язык не поворачивался. Искрящиеся золотистые нити обмотали нос и подбородок коня, лишив того возможности открывать рот. И петь. И говорить.

По изумлённому и негодующему взгляду Белояра я поняла, что подобная выходка Ивану не была свойственна. Неужели из-за Марьянки так разозлился?

– Иванушка, не стоило с ним так сурово, – мягко пожурила Ивана Марьяна, а я непроизвольно передёрнула плечами. От приторного сахара в речах названой сестрицы Ивана вполне мог развиться диабет. – Всё ж товарищ верный твой, пусть и неразумный…

Белояр взвился и протестующе встал на дыбы. И если честно, я его понимала. Это он-то неразумный? Конь, который говорит и, простите меня, даже поёт?!

Иван не ответил. Легко потянув за поводья, усмирил взбунтовавшегося жеребца. Покачал головой.