Когда последний мужчина упал, Харон аккуратно поднялась. Тело не слушалось, внутренний голос умолял не приближаться к повозке. Гелата бросила на неё равнодушный взгляд.

– Развяжи меня.

Гелата наверняка могла сделать это самостоятельно, но то ли испытывала Харон, то ли хотела поиздеваться. Словно в трансе, повинуясь чужому голосу, Харон двинулась к повозке. Что будет, когда она подчинится? Отпустить её – безумие, и не отпустить – тоже. Трупы. Они все трупы, которые и в столицу-то не вернутся. В глотке застрял удушливый ком. Харон вытащила нож и перерезала верёвки, сковывающие движения девушки. Гелата потёрла запястья и выпрямилась, внимательно посмотрев на последнюю выжившую. Харон никогда не видела таких глаз – чёрные, со ржавым отблеском, они будто заглядывали в душу и были способны её сожрать.

– Ты сделала мне больно. Ты не такая, как они…

Харон задумалась о том, стоит ли сказать что-то в своё оправдание, как вдруг почувствовала влагу под носом. Она коснулась его рукой и обнаружила кровь. А следом накатила боль. Хватая ртом воздух, Харон рухнула на землю. Мир перед глазами стремительно чернел.

Вдруг Гелата переменилась в лице. Часто заморгав, она оглянулась и нахмурила брови. Прилив слабости едва не впечатал в дно повозки. Гелата закашлялась, не без удивления обнаружив, что может двигаться. Уже не связана? Что случилось? Подняв голову, Гелата увидела распластавшиеся тела и невольно вскрикнула. Столько крови! Они что, передрались? Под колёсами телеги валялась верр с меткой Иннун на шее. С самими красивыми волосами, которые Гелате доводилось видеть, она ещё не познала уродство смерти. Что всё это значит? Почему она среди них? Почему ничего не помнит? Гелату знобило то ли от ужаса, то ли от холода. Она осторожно вылезла из повозки и обошла её. Что делать? Дорога неподалёку. Вдруг кто-то увидит её на месте преступления? «Это ведь не я… – думала Гелата, – не я убила их. Но это люди из столицы. Меня точно накажут, если обнаружат здесь».

Схватив нож, она перерезала верёвку, освободив одну из лошадей, и, запрыгнув в седло, ударила вожжами. Скакун понёсся по дороге. Нутро так жгло, что на глаза выступали слёзы. От ужаса, непонимания и боли Гелате хотелось кричать. Но сначала убраться подальше. Сначала убраться…

***

Первое, о чём подумала Харон – смерть катастрофически болезненна. И самое противное в ней – холод. Мёртвые не должны страдать, почему же ей так плохо? Почему ледяные языки лезут под одежду, впиваются в кожу и пытаются добраться до души? Это мир для недостойных?

Разлепив глаза, девушка увидела тёмно-серое небо. Смеркалось. Поднялся ветер, а с ним и мелкие крупицы снега, но лицо настолько замёрзло, что почти не чувствовало уколов. Харон перевернулась и увидела рядом с собой колёса телеги. Жива? Неужели её не прикончили? Опасаясь, что враг ещё рядом, она медленно поднялась и схватилась за голову. Как будто поджарили мозг. Вот, пожалуй, что ощущают люди, когда верры лезут им в сознание.

Харон сморщилась и выждала несколько минут, а когда боль немного отступила, бросила взгляд на солдат. Они так и лежали в снегу, словно раскиданные жестокой бурей. Первый, второй, третий… Никто не поднялся, не дёрнулся. Они были мертвы наверняка. Уцепившись за повозку, Харон с трудом встала на ноги. Окоченевшее тело не желало подчиняться. Осмотревшись, Харон заметила, что пленница сбежала, одна из лошадей отсутствовала. Преследовать её не имело смысла, Харон всё равно не смогла бы справиться, не после того, что случилось, не со своими ограниченными силами. «Лучше бы умерла, – подумала она, пошатываясь и подходя к оставшимся, – лучше бы умерла, чем возвращаться с тем, что есть, в столицу.