Сказать, что он был большой, не сказать ничего. В холке он достигал метров пять, или шесть. Шерсть, его покрывающая, переливалась то красноватым, то белым цветом. Вокруг тела мерцал синий ореол, или сияние.

Стало светло, почти как днем.

Медведь остановился и понюхал воздух. Видимо, что-то почуяв, он двинулся в сторону Брайдена, лапами взрывая наст.

В ушах у Александера стал нарастать жуткий звон. Он инстинктивно нащупал карабин, и ничего не соображая, выстрелил. Потом ещё, и ещё…

Тайгу разорвал страшный рёв, вздымая тучи снега к макушкам елей. Медведь подошел к Алексу вплотную – огромная голова заслонила свет Луны, словно пули прошли мимо. Под передней лапой треснул приклад ружья.

Зверь снова издал рык и не спеша направился в чащу.

…Его нашли через три дня у костра. Митрич нашёл. Саня, уснувший в палатке, отравился газом от неисправной горелки, а Андрей получил в грудь все шесть пуль мистера Брайдена.

Самого Алекса отправили домой, продержав в психиатрической клинике Новосибирска шесть дней. Что так сильно повлияло на его сознание: то ли вид зверя, то ли его голос, то ли ещё что – неизвестно.

Васенька

Я видел его здесь три раза.

Этого человека в парке. И он всегда сидел на лавочке.

Парк, скорее небольшой сквер, огороженный забором из высоких железных пик, располагался на углу Печорской и Архитекторов. В ограде образовались две прорехи, позволяющие срезать угол. Но главное, пожалуй, была тень от каштанов и кленов. Я нырял в эту тень, оставляя остальным прохожим, бредущим по тротуарам, невыносимую августовскую жару.

В глубине сквера скрывалось в листве двухэтажное здание желтого цвета. Что в нем располагалось, я не знал.

Человек был необыкновенный.

Когда я в первый раз прошел мимо него, ноги стали ватные, словно попали в смолу или патоку. И перед глазами как пелена, или густой туман. Так бывает.

Второй раз я попробовал пройти мимо этого места быстрее, и мне показалось, что тот человек улыбается.

Да, он смотрел прямо на меня и улыбался.

И сегодня он сидел на своем обычном месте. И лавочка была самая обыкновенная. Знаете, какие раньше делали лавочки – из разноцветных реек, закрепленных на чугунных витых ножках.

Я поравнялся с ним и вдруг понял, что он вовсе не улыбался. Не знаю, что со мной произошло, черт ли дёрнул, но я остановился и выпалил:

– Послушайте, как вы это делаете?

– Что? – спросил он.

Я вновь почувствовал эту вязкость вокруг, но лишь на мгновение. Это быстро прошло.

– Вот вы же не улыбаетесь. Но я абсолютно уверен, что именно улыбаетесь.

Он посмотрел на меня так, как смотрят птицы.

– Как вас зовут?

– Меня? Аркадий.

– А меня Василий. Присаживайтесь рядом, тут уютно.

Я сел на теплые деревянные брусья лавки. Он был одет в простые серые брюки и белую рубашку навыпуск с короткими рукавами. На вид лет пятидесяти. Волосы седые, чуть вьющиеся, в беспорядке. Руки, помнящие физический труд, на удивление чистые.

От него пахло ландышем.

– Хорошо, правда? – сказал он.

– Что, что? – раздраженно переспросил я.

– Лето, прохлада, воздух. Здесь белка живет, но сейчас она спит.

– Вы сейчас не улыбались?

– Нет. Это вам кажется.

– Почему мне это все время кажется? – глупее этого вопроса я ничего не мог придумать.

– Потому что я знаю один секрет, – сказал он просто, – хотите, я вам его скажу?

– Хочу.

– Люди хотят справедливости. Они хотят того, что не существует. Иногда они добиваются исполнения своих желаний. И тогда появляются другие, для которых существует уже другой уровень справедливости. Если хотите, меньший, чем был до этого. И это ничего не меняет. Это как зеркальная поверхность – под микроскопом она шероховатая. Шероховатости образуют правильные формы, или сообщества.