Час до районного центра, потом еще час ждал автобус до деревни, теперь уже маленький, старый и дребезжащий. Дорога стала хуже, и уже не встречались ни кафе, ни реклама. Попутчики поглядывали на него, не узнавая, оценивая, прикидывая, кем будет этот незнакомый, интеллигентного вида мужчина. Перешептывались, украдкой оборачиваясь. Понятно, он чужой. Странно, он стал чужим здесь. Вдруг захотелось откликнуться, сказать, что он сын того Моисея, которого знала вся округа, и не было лучше сапожного мастера. Впрочем, кто сейчас вспомнит?

«Вот дом Вольгачки, а это Пауликавы», – Гурвиц  рассматривал покосившиеся дома, в которых когда-то кипела жизнь. Теперь больше половины развалилось, а хозяева уехали. Покупателей и желающих переехать в эту глухомань еще поискать надо было. Сюда и не добраться, а если уж и занесла нелегкая, так счастье это весьма относительное: работы много, а развлечений днем с огнем не найти. Совсем уж хилые развалюхи ломали и закапывали по требованию сельсовета. Да и их дом давно бы снесли, если бы не Виктор, который засаживал огород, да приглядывал, чтобы не разобрали все то, что могло продаться или сгодиться в хозяйстве. Брат был мужиком хозяйственным, переживал, когда земля пустовала, вот и занял все участки, которые остались вокруг брошенных домов. Теперь он здесь считался человеком зажиточным: пять коров, трактор, свиней с десяток, овцы, куры – хозяйство большое. И это не считая земли, которой навскидку гектаров десять точно было. Признаться, здесь, в глуши, землю так не считали, как в городе. А незадачливый колхоз едва справлялся с со своими угодьями. Королев – это хозяин, говорили о нем в округе, завидуя и недолюбливая удачливого Виктора. «Кулак», – тихонько шептались между собой, когда его не было рядом. – «Нету на него советской власти». Но вслух говорить побаивались, слишком уж часто приходилось к нему за помощью обращаться.

На улице никого не было. Оно и понятно: днем работы много, и лишь к вечеру немногие жители, которые еще остались, устало выйдут за калитку, может, чуть поболтают с соседями, может, немного посидят на скамейке у дома. День прошел, забрав все силы. Гурвиц слишком хорошо помнил эту жизнь. Странно, но молодым хватало сил нестись в соседнюю деревню в клуб, гулять до полуночи, и выспаться хватало пары часов. Молодость… Он даже усмехнулся, представив себя на велосипеде или в сапогах, выгребающего хлев. «Нет уж. Жить здесь не мое. Да и чем заниматься? Завтра на кладбище к своим схожу, и домой», – он подвел краткий итог путешествия, которого и быть-то не должно было.

– Миша, абъявивуся, – Виктор радостно встретил его у калитки. – Неяк выбрайся да нас?

– Да, вот, объявился.

Они обнялись и Виктор, подхватив сумку, потянул его в дом.

– А мы цябе паминали на днях. Ты у нас в роду одины таки, – Виктор говорил со странным акцентом, который порой не был заметен, а порой сыпал словами местного диалекта.

– Какой? – Гурвиц понимал о чем речь, да и разговоры эти велись не впервой.

– Профессор! Учоны челавек! – Виктор, словно опомнившись, хлопнул себя ладонью по лбу. – Счас, Лизу кликну. Надо же на стол собирать. – Он выскочил во двор.

«И не профессор, и ученый так себе, – Гурвиц присел у окна, осмотрелся. – Ничего не изменилось. Тот же сервант, что и двадцать лет назад, те же покрывала, толстые, тяжелые. Правда, вот, телевизор большой, антенна спутниковая, компьютер. Все же и сюда добралась цивилизация. А что ты думал? Здесь совсем уж забитость? Тоже люди живут», – стало стыдно от мысли, что слишком уж плохо думал о деревне.  Ведь и сам он сбежал от этой тяжелой жизни. И сейчас боится. Боится этого быта, этой неустроенности, удаленности от того мира, который казался надежным, спокойным и предназначенным для него. «Предназначенным? Надежным?», – сам себе задал вопросы, ответы на которые не хотелось озвучивать. Ломать представления было страшно.  чакали никого! – Лиза, разгоряченная и немного запыхавшаяся, ворвалась в дом. – А я на гароде копалась. – За ней вбежала девочка, лет четырех, которая, заметив гостя, с опаской поглядывала на бабушку.