– Если вас возьмут во дворец конунга, вы увидите в зверинце живых чудовищ, – пообещал Гест.

За Форумом начиналась самая красивая и удобная часть Срединной улицы. Тенистые портики спасали от палящих солнечных лучей. По правую сторону тянулась стена Ипподрома, по левую – красивейшие церкви и дворцы. Гест провел их на площадь Августеон, бывший Рыбный рынок. Там стоял Милий – столб, от которого исчислялась протяженность всех дорог Ромейской державы. На восточной стороне возвышалось красивое здание Сената, куда в первый день нового года сходятся сенаторы, чтобы вознести хвалу императору за его мудрое правление. Однако все меркло перед величием колонны, обшитой бронзовыми листами. На листах красовались барельефы, саму колонну венчала колоссальная статуя, которую исландцы заметили с другого берега Золотого Рога. Они приняли её за великана, и неудивительно. Огромный всадник восседал на колоссальном бронзовом коне, поднявшем в воздух копыто. Задние ноги коня были напряжены, словно он собирался сорваться с высоты и помчаться по небу. Облаченный в старинный панцирь всадник держал в левой руке шар с крестом, правая рука была простерта к востоку.

– Кто сей конунг? – полюбопытствовал Харальд.

– По-разному толкуют. Как по мне, сей царь грозит восточным народам.

– Почему же у него нет ни меча, ни копья?

– Греки верят, что они покорят восточные народы одним лишь крестом.

– Ну, это вряд ли! Надо было вложить ему в руку острую секиру.

Император Юстиниан не позаботился о том, чтобы начертать на статуе свое имя. Он был уверен, что оно не нуждается в напоминании. Но каким бы могущественным ни был повелитель империи, время стирает из людской памяти его деяния. Лишь ученые мужи знают, что всадник, указующий на восток, – это император Юстиниан. Простонародье же выдумывает несообразные басни о бронзовом коне. Поневоле подумаешь, что саги сохраняют имена надежнее камня и бронза. Шлем императора украшали позолоченные перья. Об этих перьях Гест рассказал следующую историю. Однажды буря сбросила вниз пышные украшения. И когда все недоумевали и обсуждали, как водрузить их обратно, нашелся некий искусный кровельщик, взявшийся исправить поломанное. Поднявшись на крышу Великой церкви, он забросил дротик с крюком и веревкой на статую. Когда дротик зацепился за конскую гриву, он натянул веревку, прошел по ней и приделал перья к шлему. Его поступок вызвал всеобщее изумление, а император подарил ему за смелость и находчивость сто номисм.

– Миклагард полон чудес, – заключил Харальд. – Но мы так утомились от осмотра диковинок, словно целый день гребли против свежего ветра. Надеюсь, мы все осмотрели, а то моя память ничего не способна вместить.

– Вы ещё не видели самого главного! – всплеснул руками Гест. – Сейчас вы узрите чудо из чудес, которое затмит всё предыдущее!

Харальду Суровому было трудно поверить, что в Миклагарде существовало что-либо более удивительное, чем увиденное им доселе. Однако Гест молвил чистую правду. Вдоль площади Августеон тянулась каменная ограда, за которой возвышалась громада собора Святой Софии Премудрости Божьей, чаще именуемого Великой церковью. Но прежде чем приступить к рассказу о соборе святой Софии, следует сказать несколько слов о церкви святой Ирины, находящейся за той же каменной оградой. Оба храма объединены не только оградой, но и общими священнослужителями, ибо причт святой Софии одновременно является причтом святой Ирины и возносит молитвы попеременно то в одном, то в другом храме. Церковь святой Ирины огромна и великолепна изукрашена. В любом другом городе, кроме Миклагарда, подобный храм стал бы главным чудом, привлекающим паломников со всех концов света. Но в тени собора святой Софии даже самая высокая и красивая церковь кажется маленькой и невзрачной. Паломники редко упоминают о святой Ирине, так как все их внимание поглощено Великой церковью.