О моей тимуровской миссии родители были наслышаны и приветствовали ее как затею добрую и разумную, к тому же оставляющую мне меньше времени "гонять собак". Таким образом, визит мнимого пуделя выглядел явлением законным. Никто и в мыслях не имел, что эту собаку я пригнала надолго.
На следующий день было воскресенье. Потом я заболела ангиной. А когда после десятидневного перерыва снова подошла с авоськой к голубому уже поднадоевшему домику, дверь была заколочена досками. Сосед, выглянув из-за забора, весело гаркнул:
– А бабка-то преставилась! Конец твоей службе!
Тащить загостившуюся у нас Жучку к опустевшему дому не было никакого смысла. Тем более, что все к ней успели привыкнуть. Однако первый поступок, которым она отметила свое новоселье, был более чем предосудительным. Не успели мы отвернуться, как Жучка схватила Мару и стала азартно трепать в зубах ее ветхое тулово. Когда отняли, от Мары оставалась груда тряпья. И тут сестра предложила:
– Давай проверим, сколько у нее лиц! Теперь ведь все равно…
Я взяла ножницы и возгласив "Раз!" отодрала последнее марино лицо. Что за уродливая рожа предстала нашим взорам! Переглянувшись, мы засмеялись. И это нам казалось красивым? Непостижимо!
– Два!
Новый взрыв хохота.
– Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь!
Мы корчились и стонали. По щекам текли слезы. А наша красавица, многолетняя подружка наших игр, строила безобразные, жуткие, прямо зловещие гримасы. Каждое новое лицо было ужаснее предыдущего, казалось, ничего более чудовищного быть не может, но появлялось следующее…
– Ха-ха-ха! О-о-о! Ха-ха-ха!
На днях я спросила сестрицу, давно уже мать семейства:
– Помнишь Мару?
– Еще бы! Девять кошмарных лиц! Как мы хохотали!
– Знаешь, а ведь мне было не по себе. Что-то во всем этом, в этих лицах мерещилось такое…
– Да, правда, – сказала Вера. – Я потому и запомнила. Страшно было.
10. Вид с крыши
Мы с сестрой сидим на крыше сарая. В нем живут куры и козы, а сюда – на эту самую крышу, к которой всегда приставлена лестница, – в летнее время родители перетаскивают свою постель. Но спят они здесь ночью, днем же при хорошей погоде это чудное место для доверительных бесед. С крыши все видно, весь мир нашего детства: и поле, и овраг, и поселок, и дальний лес, и больничный сад. А еще – на горизонте, за крошечным бором, на фоне закатного неба вырисовывается над верхушками сосен древняя башня, моя любимая. Самое красивое и таинственное из всех строений округи.
– Все выглядит лучше, когда смотришь сверху, – докторальным тоном изрекаю я.
Вера задумчиво кивает. Ее маленький рот надменно сжат, взгляд холодноватый – это лицо девочки, к семи годам уже привыкшей, что при виде ее все принимаются кудахтать: "До чего же мила! Как хороша!" Моя учительница литературы, однажды вместо заболевшей коллеги проведя занятия в первом классе, сказала потом:
– Ну и сестра у тебя! Что за ресницы! Я как посмотрю на них, так и забуду, о чем говорила.
Да уж, второе издание вышло заметно исправленным и дополненным. Но меня "королева ресниц" слушает, как оракула. Я – нерушимый авторитет, по крайности пока речь идет о всяческих умствованиях. Когда доходит до бытовых распрей, я со всем своим влиянием могу хоть лопнуть, но ничего не добьюсь:
– Перестань хватать мои вещи! Сколько можно говорить? Ты опять рылась у меня на полке! И все разбросала!
– Я искала краски.
– У тебя есть свои.
– Я не знаю, где они.
– Ты их потеряла? А мне какое дело? Я же твоих красок не беру. И требую, чтобы моих тоже никто не трогал.
– Я твоя сестра, а не какой-то "никто".
Эта непререкаемая убежденность, будто наше родство дает ей столь обширные права, приводит меня в бешенство.