У неё были рыжие волосы, короткие и пушистые, как пламя перед тем, как поднимется вверх. Они не требовали укладки, не прятались под шапку зимой, не нуждались в дополнительном блеске – они светились сами по себе. Её глаза были зелёными, но не яркими, а глубокими, словно лесные озёра, в которые можно было смотреть долго, не находя границ.

Она любила психологию. Не потому что хотела стать специалистом, а потому что ей нравилось понимать людей, не осуждая. Любила собак, особенно тех, которых никто не забирал из приютов. И книги, где главные героини меняли мир, не осознавая этого. Тихо. Силой мысли. Силой выбора.

Наргис не выделялась в толпе. Не громким голосом, не яркой одеждой, не дерзкими поступками. Но в любом разговоре она находила нужные слова. Не всегда первыми. Иногда – через минуту после того, как другие замолкали. Но именно эти слова оставались в памяти надолго.

Её мнение ценили. Не за громкость, а за точность. За то, что она не боялась сказать правду, даже если это было неудобно. Даже если кому-то хотелось бы услышать другое.

Она не стремилась быть особенной. Не искала внимания, не играла роли, не притворялась, чтобы понравиться. Хотела быть с человеком, который смотрит на неё так, будто она – вся его вселенная. Не больше. Не меньше.

И Клем смотрел именно так.

– Ну наконец-то! – воскликнула Наргис, не скрывая облегчения. – Я уже начала думать, что ты решила бросить школу и начать новую жизнь где-нибудь на ферме.

– Почти, – ответила Джесс, усаживаясь рядом с тяжёлым вздохом. – Сегодня утром я даже всерьёз задумывалась. Но мама настояла. И Черри тоже. Он так смотрел, знал, что я попытаюсь спрятаться под одеялом до конца дня.

– Он умнее тебя, – добавила Канна, не отрывая глаз от страницы, которую читала, хотя давно перестала понимать слова.

– Это точно, – согласилась Джесс, расправляя плечи. – Я даже успела собраться… и, кажется, выгляжу не как человек, который только что был вытащен из постели силой.

– Не спорю, – Канна закрыла книгу и положила её на стол. – Ты же Джесс. Даже если бы ты пришла в пижаме и с кружкой какао, все равно бы смотрелась так, будто только сошла с обложки журнала.

– Спасибо, – рассмеялась Джесс, притворно поклонившись.

Канна никогда не была той девочкой, на которую оборачивались.

Она знала это. Приняла давно. Но всё равно чувствовала.

Канна носила свои светлые кудрявые волосы так, словно они жили своей жизнью. То стригла их коротко, почти мальчишески, то пыталась отрастить до плеч, чтобы выглядеть романтичнее. Но ничего не помогало. Волосы не слушались. Они не хотели поддаваться ни гребню, ни времени, ни её собственным желаниям. Они были свободными. Слишком живыми для порядка.

Её лицо было добрым, но не привычным. Не тем, что попадает на обложки журналов или вызывает восхищение в школьном коридоре. Оно было другим. Более глубоким. Её глаза – тёмно-карими, чуть печальными, словно всегда думали о чём-то далёком – смотрели внимательно. Наблюдали. Изучали. Она никогда не говорила первой. Только слушала. И понимала больше, чем позволяли себе другие.

Нос покрывали веснушки, лёгкие, как следы солнца, которое давно ушло. Губы – тонкие, чуть приоткрытые.

Она была маленькой. Худой. Сутулилась, когда чувствовала себя лишней. Носила очки с тонкой металлической оправой, которые часто сползали с переносицы. Иногда казалось, что это делают специально, чтобы напомнить: она здесь. Она видит. Она знает.

В школе её считали ботаником. Это был удобный ярлык для тех, кто не хотел разбираться. На самом деле, Канна просто хотела понять мир глубже, чем позволяли другие. Чем позволяли те, кто довольствовался поверхностями, шутками, внешним блеском.