– А чай? – поднял недоумевающие глаза Шэм. Хранитель махнул рукой.

– Брось. Все не имеет значения, кроме книги. Оборачивайся!

Огромный ведмедь вспомнил, что его лапы могут бежать, могут нести наездника так быстро, что даже ветер остается позади. А еще он понял, что совершил что-то непозволительное и непоправимое. Потому Шэм старался бежать быстрее, чем мог. Он надеялся, что ему показались и запахи, что принес Хранитель, и грядущие беды, о которых Хранитель думал, сидя у него на спине.

Но сейчас, обернувшись в исполинского зверя, Шэм утратил способность говорить, зато вернул другую способность. Он явственно слышал мысли своего выбранного хозяина.

И мысли о грядущем мороке и беде он прочитал сразу.

Глава 6. Страшная потеря

В жилище Овеллы Хранитель не вошел, а ворвался. Он плечом вынес тяжелые двери и влетел в полутьму просторной комнаты, освещенной лишь несколькими оплывшими свечами. Из жалких пенечков испуганно выглядывали острые язычки. Они вздрогнули от зычного: «Овелла, книга! Овелла-а-а!» – и вслед за ними встрепенулось все в потемневшей округе. Ночные огоньки, что вели ведмедя с мудрецом, потускнели и попрятались. Даже бесстрашный оборотень вжал громадную мохнатую голову в могучее звериное туловище.

Хранитель не стал дожидаться ответа. Все, что в жилище великантерши до сего часа было заботливо разложено и расставлено, разметали и раскидали его взбешенные руки.

– Овелла, – рычал Хранитель, как загнанный зверь, у которого отняли детеныша, – Овелла, где ты? Овелла, где книга?!

Грубые посудины, свечные потухшие огарыши, заботливо сложенные в переплетенные корзины, ветки в глиняных горшках, кувшины – все летело с громоздкого стола, с деревянных полок, с сундука и из сундука. К немощному внезапно вернулись и полнокровие, и силы. Он яростно откидывал табуретки, подушки, одеяла. Расшвыривал тюки с соломой, с травами и корешками. Откуда взялась эта сила? Мышцы старика налились, как мышцы молодого. Он позабыл о боли. Даже тяжелое кресло, в котором великантерша любила сидеть, улетело в дверь, Шэм едва успел отскочить.

Нигде не было ни Овеллы, ни книги.

Шэм не сбрасывал шкуру. Он выглядывал из холодной темноты, не переступая порога жилища, на всех четырех когтистых лапах, как вросший в землю, и только взгляд его метался вслед за фигурой Хранителем от стены к стене, от угла к углу.

Наконец старик обессилел и сел на кровать, укрытую травяным пледом.

– Ах, беда, беда! Шэм, что наделали! Где, где, где она может быть?! Шэм! Где она может быть?

Шэм раздул ноздри, фыркнул и махнул головой.

– Ты знаешь, где?

Шэм кивнул, и его шерсть заиграла. Уже через мгновение в эту шерсть на загривке снова вцепились пальцы Хранителя.

– Беги, где бы она ни была! Беги быстрее, – отдал команду старик и прижался всем телом к шкуре зверя.

Ведмедь помчался туда, где поляна освещалась лунным светом лаланей.

Туда, где они с Овеллой мечтали о том, что Шэм навсегда станет двуногим и найдет сердце, которому будет вечно служить, а Овелла обретет родную семью и тихую радость. Это их и связывало – они оба были непоняты и гонимы; оба некрасивые снаружи, но страстно тянущиеся к прекрасному; оба лишенные любви, но страстно в ней нуждающиеся.

Холодное серебряное ночное солнце мерцало над Овеллой и немногочисленным стадом. Одни животные не спеша разрывали носом снег и искали замерзшие ягоды, другие жевали засушенный папоротник, что любезно приносила Овелла. Она специально заготавливала траву, чтобы в белоземье они могли лакомиться сеном из ее рук. Лалани были благодарны великантерше и с особой охотой приходили на поляну.