Он кивнул, казалось, воодушевлённый этой идеей, и я поцеловала его в щёку, прежде чем опустить на землю и взять за руку. Зофья придвинулась ближе ко мне, она рассматривала окружающую нас местность широко распахнутыми глазами.

– Где мы? – прошептала она.

Я крепко сжала в ладони маленькую шахматную фигурку и разглядывала толпу, пока не заметила знак.

– В Освенциме.

Немцы называли его Аушвиц.

Мы шли за другими заключёнными Павяка по платформе, но потом солдаты СС приказали мужчинам отделиться от женщин и детей. Я тут же уцепилась за край шерстяного пиджака таты, но взгляд, которым обменялись родители, меня немного успокоил.

– Вы позволите нам остаться вместе? – спросила мама у стоявшего рядом солдата.

В ответ тот плюнул ей под ноги. Тата напрягся, мама схватила его за рукав, а эсэсовец оглядел нас с презрением.

– Мне плевать, останетесь вы вместе или нет. Всё равно вам в одно и то же место, – сказал он. Что-то в его тоне заставило меня задуматься, но я не понимала, что именно.

– Шевелитесь, давайте дальше по платформе. – Он толкнул маму в нужном направлении и пошёл прочь.

Тата подхватил маму под локоть, не потеряв собственного равновесия, а я бросилась вперёд, чтобы помочь им. Мама взяла за руку Зофью и придержала тату за талию, пока тот поднимал Кароля.

– Держитесь рядом, – сказала мама, и мы двинулись дальше.

Как я должна была это делать? Бесчисленные люди толпились вокруг, вставали между мной и моей семьёй, выстраиваясь рядами. Слава богу, мой отец был высоким. Я сосредоточилась на затылке таты и стала продвигаться к нему. Пока я боролась с толпой, кто-то толкнул меня, и крошечная пешка выскользнула из рук.

Я бросилась за ней, уворачиваясь и петляя меж ног в «оксфордах», лодочках и мокасинах, пока чуть не столкнулась с начищенными сапогами. Выпрямилась с резким вдохом и обнаружила, что стою перед офицером СС.

Он держал мою пешку между пальцами.

Каким-то образом она уцелела при падении. Он рассматривал пешку, а я ждала, пока он заметит меня, изнывая от нетерпения, – нужно было как можно скорее присоединиться к идущим.

Всё в этом офицере было маленьким и щуплым – хрупкое телосложение, глаза-бусинки, тонкие губы, узкое лицо. Как будто бы ожил один из игрушечных солдатиков Кароля. Всплывший в воображении образ рассмешил бы меня, если бы не выражение лица этого человека. Он вперил в меня окаменевший от отвращения взгляд, как будто девочка перед ним была самым жалким и убогим существом в мире. А его приоткрытые губы, казалось, говорили о нетерпении воплотить родившийся в голове план.

– Умеешь играть? – спросил эсэсовец. Он посмотрел на ближайшего охранника и сделал жест, вероятно, чтобы тот перевёл, но я кивнула, не дожидаясь перевода. Он стиснул челюсти, будто его оскорбило то, что я владею его родным языком, и бросил пешку мне в ладони.

Я сделала шаг назад и обнаружила, что не узнаю ряд, в котором шла. И моей семьи нигде не видно.

Озираясь по сторонам, я пыталась увидеть родных. Конечно, они не могли уйти далеко, я же отошла всего на несколько шагов, чтобы забрать свою пешку. Но я никого не узнавала и не могла вспомнить, в каком направлении нас послал солдат, и с трудом могла что-то разглядеть в толпе. Люди натыкались на меня и отталкивали в сторону, не позволяя стоять на одном месте, я прижала кулаки к груди, ощущая под ними биение сердца.

Мы окажемся в одном и том же месте, так сказал тот солдат. Если я не найду свою семью сейчас, я найду их, когда мы туда доберёмся.

Эта мысль принесла утешение, но каждая следующая минута увеличивала расстояние между нами. Может быть, они уже дошли до конечного пункта назначения? Тот офицер СС наблюдал за мной, поэтому я повернулась к нему. Я не хотела смотреть ему в лицо, поэтому уставилась в землю и заговорила тихим голосом: