Так и я в скором времени стал Стивеном Смитом.

К сожалению, начало моей жизни под новым именем не было успешным: три моих ранние рукописи до сих пор пылятся на книжных полках в рабочем кабинете – ни одну из них не приняли к печати. Первая называлась «Заснеженная пустыня» и рассказывала о трудной судьбе подростка из бедной рабочей семьи. Все, без исключения, издательства отвергли её по причине неактуальности. Более двух лет я потратил на поиск «актуальной» темы и ухватился, как мне тогда казалось, за самую что ни на есть злободневную и написал о трагической любви юноши и девушки, познакомившихся по Интернету. Я назвал книгу «Мост через Космос». Однако, ответ редакторов был не только категоричным, но и с достаточной долей иронии: «Извините, вы в каком веке живёте – в девятнадцатом или в двадцать первом? Спуститесь на землю! Времена Вертеров и Шарлотт давно канули в Лету, теперь никто из-за любви не стреляется. Романтизм сменился прагматизмом по крайней мере лет сто тому назад». И хотя такое заключение прилично задело меня, я постарался не опускать рук и по прошествии нескольких месяцев взялся за работу над другой книгой. На этот раз я не сомневался, что все просто передерутся за право напечатать её. Это была «Голубая песнь», повествующая об отношениях между двумя пожилыми гомосексуалами Луисом и Давидом – моими соседями по лестничной клетке.

Я любил их обоих, но особенно подружился с Луисом. Он младше Давида на два года, сейчас ему 65 лет. Его изысканный артистизм в повседневной жизни, сформированный во время работы в одном небольшом музыкальном театрe в Сан-Франциско, не позволял ему произнести ни одной обычной фразы без характерной гримасы или жеста. Я уже не говорю об обилии прочитанного им и, как следствие этого, знания огромного количества цитат, которыми он сдабривал свою речь словно дорогими специями. Он жил с Давидом уже двадцать с лишним лет и очень хорошо к нему относился. Правда, всегда ему изменял. Согласно его собственному признанию, измены эти носили совершенно безобидный характер и длились недолго. Во время наших бесед он утверждал, что секс для него не главное:

– Я абсолютно адекватен для платонической любви. Мне не нужны сексуальные отношения. Для меня кульминационным моментом интимной встречи является простое объятие, после которого мне говорят: «Я тебя люблю». Энергия, которую я не растрачиваю в сексе, переходит на фортепиано. В такие часы я играю с особым чувством и выразительностью. Особенно хорошо у меня выходит Бетховен, его последние сонаты.

Когда он вспоминал своё детство, проведённое в маленьком коста-риканском городке, доверительно рассказывал мне о том, как взрослые сеньоры склоняли его к занятию сексом.

– Они заставляли меня забираться под столики в прибрежных ресторанах и ласкать их. Благо, что под длинными скатертями ничего не было видно. Мне так это надоело, что я решил убежать в соседний монастырь. Но, разузнав о моих гомосексуальных наклонностях, меня туда не приняли. А теперь я туда и сам бы не пошёл. Уверен: монахи замучaют меня своими приставаниями!

Обеспеченная старость позволяла ему никогда не думать о деньгах и быть открытым для новых знакомств. По этому поводу он рассуждал так:

– Если твоё лицо ещё не похоже на географическую карту, испещрённую дорогами и реками, и ты не спотыкаешься на ровном месте, гуляя по улице, значит ты вполне можешь найти человека, с которым обретёшь душевное единение. Я принимаю любое проявление любви, кого бы во мне не видели – отца, брата или любовника…

Одним из очередных объектов внимания Луиса стал Мигель, которого за высокий рост и фигуру культуриста я заглаза называл Кинг-Конгом. Луис дарил ему бесчисленные подарки, осыпал приятными комплиментами, обращая в лоно культуры и оказывая безвозмездную финансовую помощь. Но любвeобильное сердце моего друга никак не могло оставить без внимания симпатичного официанта, работающего в кафе, в котором он по обыкновению завтракал с Мигелем. Луис передавал официанту чаевые, завернутые в бумажную салфетку. Одна из таких салфеток, с признаниями в самых добрых чувствах, попала в руки Мигелю. После этого он устроил Луису большущий скандал, больно настучал ему по лысой макушке, а потом исчез в неизвестном направлении. Бедный Луис потерял всякий покой и при встрече со мной жаловался: