– Что, брат, не ожидал? Небось, думал, что я тут делаю бюсты, да леплю передовиков? Да нет… я тут, знаешь ли, оживляю жизнь.

Было заметно, что хозяин мастерской не чувствует себя счастливым сыном своей эпохи и за это, как понял потом Владимир Васильевич, он постоянно страдал. Да и выглядел странно: лохматоголов, бородат – чем не леший? И как он тут может что-то оживлять?!

– Да ты походи, присмотрись, – посоветовал лохматый хозяин. – Да начни с чего попроще – во-он с той композиции, что в углу… а я тут пока зубилом поработаю.

Указанная композиция представляла собой странный вид: какие-то непонятные каменные обрубки с надетыми шапками. Но походив вокруг, да приглядевшись, Владимир Васильевич разглядел смешную сценку: автор из частей грубо высеченных камней сделал «соображающих на троих»! А рядом – вроде женщина, но лишённая сладострастных, пышных форм, да что там – лица толком не разглядеть, фигуры… но! Чем дольше он смотрел на скульптуру, мучительно пытаясь разгадать её смысл, тем сильнее она притягивала, манила… она дышала материнством!

Или вот нечто с рассечённой плотью, со скрещенными палками вроде рук – ни лица, ни тела… но вся скульптура, если вглядеться, подумать – сплошной крик истерзанной души!

Владимир Васильевич ходил по мастерской, словно на каком-то балу в поисках любимой, где его постоянно задерживали странные, но наполненные теплотой и жизненной энергией образы. Все эти камни не были мёртвыми, они дышали, жили своей жизнью, подаренной скульптором, наводили зрителя на глубокое осмысление жизни. Здесь не ощущалось того давления каменных громад, что было наверху.

– Но как, – удивлялся он, – как ты… эта… такое смог сделать?

– Что, проняло? – с удовлетворением сказал Сапун. – То-то… я, чтоб такого достичь, отказался от всего. У меня, брат, даже семьи нет и живу здесь.