– Крампус? – с хохотком переспрашивает другой. Они оба не верят, но Йонас, конечно, этого увидеть не может, поэтому со всей серьезностью сего происшествия продолжает:

– Да, Маринэ Кляйн мертва, а Герти… все видела.

Оба незнакомца предельно скептично зыркают на чужачку.

Теперь высказывается одноглазый:

– При всем уважении, брат Йонас, ты провел в отшельничестве без веры десяток лет, а пристрастившимся к дурману туристам, иной раз, и большая ересь мерещится.

– Чего сразу судишь, Отто? Вдруг несчастная вправду одержима Нечестивым?

Герти воспринимает это за шутку, но на лицах не видит улыбок. Йонас и вовсе бледнеет до того, что по цвету едва ли уступает снегу.

– Не посмеете, – шипит он и вдруг идет на попятный: – Мы уходим.

Сидеть в машине смысла нет: внутри еще холоднее, чем снаружи. Герти, облокотившись спиной на Шмеля, разглядывает витражное окно-розу, пока Йонас суетливо утаптывает перед ней снег.

– Это невыносимо! Не переношу чувствовать себя слепой калекой, которая не в состоянии ничего предпринять!

– У меня зрение есть, но чувствую я себя примерно так же, – безрадостно подбадривает она товарища по несчастью. – Хотя, справедливости ради, я бы тоже себе не поверила. А долго проповедь идет?

– Около часа, но еще молитвы и причастие. Все вместе займет около полутора часов.

Герти осматривается: ничего поблизости кроме густого пихтового леса.

– Тебе нужно в больницу, – советует Йонас. – Она в центре, у ручьев.

– А ты?

– Я в аварию не попадал и под уклон не падал. Буду дожидаться снисхождения Преподобных.

– Будешь стоять здесь на холоде полтора часа?

– Ничего, подожду.

– Ты же ничего не ел. Поехали.

Она открывает пассажирскую дверь и, обойдя машину, садится в припорошенный салон. Ее примеру неохотно следует и попутчик.

С подъездом к поселению просторные шале и небольшие белые домики мелькают все с большей частотой. Прохожие и машины возникают на пути все чаще и, само собой, внимание к себе Шмель привлекает немерено. Чему удивляться: помятый капот, многочисленные царапины, в довершение картины редкие осколки вместо лобового стекла.

– Как только изгоним Крампуса, сразу отдам Шмеля в мастерскую, – в шутку говорит Герти, хотя уже и не уверена, сочтут ли здесь это за шутку.

Йонас издает мрачный, но все же смешок.

– Ты дала имя автомобилю.

– Разумеется да.

Он вздыхает.

– Все в Мюнхене такие материалисты?

– Это ты мне говоришь? Забыл, как угрожал жертве аварии за пожитки охотничьего домика?

Снисходительную улыбочку и задранный длинный нос эти слова быстро опустили.

– Неуместное сравнение.

Желтая машина занимает одно из свободных мест на парковке перед зданием, миниатюрного, для больницы, размера. Клиника ютится в гуще строений по соседству со множеством подобных белых каркасных домов.

– Приехали. Тебя отвести или?.. – Судя по выражению его лица, обида еще не прошла. – Ах да, у тебя же есть палка.

– Трость. Не палка, – строго уточняет тот и демонстративно выходит. Перед тем, как безжалостно хлопнуть дверью, дает знать: – Буду ждать тебя на площади.

Герти сидит еще в машине какое-то время, совершенно не понимая, как ей на все это реагировать.

В травматологии надолго не задержали: обработали раны, наложили пару швов да повязали бандаж на потянутое плечо. Однако за это время снегопад успел возвратиться. Радости у автолюбителей он не вызывает никогда, а у автолюбителей без лобового стекла и подавно.

Искать главную площадь нет необходимости – та совсем неподалеку и является единственным источником навязчивых рождественских запахов. Тут по кругу расположились прилавки с игрушками, глинтвейном, имбирными пряниками, кексами с марципаном. Ввиду выходного дня, даже в ранний час народ бродит, суетится, что-то приобретает. Совсем как в Мюнхене. Как будто и не было этого черта на дороге. Герти тоже берет кружечку глинтвейна и подсаживается за деревянный столик к своему знакомому.