– Да, будем! Дайте мне с Майклом переговорить три минуты… Я его уговорю…

Майкл в самом деле после разговора с Анной перестал упираться и написал чистосердечное признание, к вящей радости и Сазонова, и следователя. Казалось бы, безнадежное дело, которое сначала было переквалифицировано из контрабанды в незаконные валютные операции, а затем в дачу и получение взятки должностными лицами органов МВД, неожиданно легко сдвинулось с места.

Довольным результатами работы остался и Виктор Леонардович.

Он сдержанно похвалил Сазонова:

– Ну, вот, Михаил Иванович, можешь ведь, когда захочешь! – и не отказался поучаствовать в небольшом сабантуе по поводу ареста главного взяткодателя, устроенном вечерком в их служебном кабинете. Благо Николай вернулся из Сочи, хотя и с отрицательным результатом по поводу пребывания там Майкла, но с сеткой мандаринов и двумя бутылками абхазской чачи, пахнущей дурно, но по мозгам бьющей хорошо. А именно это ударное качество серому веществу оперов для разрядки и необходимо.

Майкл оказался парнем не только симпатичным и понятливым, но и весьма прагматичным. Его отец – камбоджийский дипломат – и мать – профессор ведущего университета – дали сыну блестящее образование. Он отличался редкой начитанностью и широтой кругозора, умел быстро ориентироваться в обстановке и делать из нее правильные выводы. После нескольких доверительных бесед со следователем из Конторы Майкл вдруг заявил о готовности долговременно сотрудничать с российскими спецслужбами на взаимовыгодной основе при условии, конечно, облегчения его теперешней участи. Следователь сообщил об этом желании Сазонову, а тот – дальше по команде.

Виктор Леонардович, выслушав Сазонова, отправил его в управление контрразведки:

– Сообщи коллегам. Вдруг их это заинтересует…

– Есть сообщить коллегам! – нарочито звонко прищелкнул каблуками Сазонов. Знал ведь, что то, чему учили в сержантской учебке, в Конторе при общении руководителей с подчиненными не приветствуется, но, коль скоро и сам вышел из «сапог» и начальник оттуда же, иногда, дурачась, позволял себе вспомнить строевые приемы.

Но Виктор Леонардович, обычно на такие шалости внимания не обращавший, на этот раз урезонил:

– Давай, Михаил Иванович, без этого солдафонства. Мы не на плацу, да и сапоги нам не к лицу… – улыбнулся начальник нечаянно родившейся у него рифме.

– Есть без солдафонства! – усмехнулся Сазонов, не замечавший прежде у начальника тяги к стихоплетству.

Перекатывая в мозгу родившийся у Виктора Леонардовича слоган, Сазонов отправился к контрразведчикам, а они удивили его своей реакцией на предложение передать им Майкла:

– Не нужен нам твой Манго! Еще мы с уголовниками и контрабандистами не связывались! – так, не мудрствуя лукаво, ответили коллеги-контрразведчики на совет Сазонова присмотреться к Майклу повнимательней.

– Да вы что, мужики? Потенциальный агент, молодой, грамотный – ценный кадр, сам, можно сказать, в руки идет… Посмотрите только, из каких кругов вышел, какими семейными связями, немереными возможностями получения информации он обладает…

– Иди, иди, Михаил Иванович, не мешай работать… Мы со своими агентами как-нибудь сами разберемся…

Сазонов пожал плечами, мол, дело ваше – не понимаете привалившего счастья, и поехал в Лефортово к Майклу.

По дороге продолжал размышлять, почему контрразведчики отказались от «ценного кадра»: «Может быть, бывшие контрабандисты, в самом деле, не представляют теперь для контрразведки никакого оперативного интереса?.. А может, просто профессиональная ревность равная гордыне: дескать, не мы этого кадра раздобыли, а от вас никакая помощь нам не требуется, мы и сами с усами».