– Да, конечно… И все же мне бы хотелось узнать, какая муха укусила Никиту. Но ведь он правды не скажет. Он всегда врет, врет даже тогда, когда в этом нет никакой нужды… – Ворошилов махнул рукой и пошел в зал.

Опера Маленкову не понравилась, но уезжать из театра не хотелось. Обычно помпезная пышность театральных интерьеров казалась ему чуждой, но в нынешнем настроении эта тяжеловесная красота приносила некоторое облегчение. В середине второго акта он ушел из зала и теперь сидел у стола в комнате отдыха и пил далеко уже не первую рюмку, когда вошел Хрущев.

– Георгий, погоди пить, – сказал первый секретарь, забирая у него коньяк. – Надо поговорить.

– О чем? – поморщился Председатель Совмина.

– Мы собираем пленум. И нам надо заранее договориться и держаться единым фронтом. Короче говоря, тебе на этом пленуме придется сделать доклад.

– Ты первый секретарь, – проговорил Маленков, не оборачиваясь и наливая себе новую порцию, – ты и делай.

– А ты Председатель Совета Министров. Глава государства.

Маленков вскочил и с таким внезапным бешенством швырнул о стену рюмку, что Хрущев невольно отпрянул.

– Ворошилов[26] у нас глава государства! Ты бы хоть Конституцию почитал, генсек е…!

Хрущев смолчал. Георгий Максимилианович редко впадал в ярость, но когда это происходило, средства против него не было.

– Повязать меня этим хочешь? Слушай, ты…

Те слова, которые Председатель Совмина сказал первому секретарю, дворянин Маленков и знать бы не должен, если бы не воевал в гражданскую, а потом не командовал рабочими отрядами в схватках с троцкистами. Гимназическое образование и природные лингвистические способности довершили остальное.

– Пугать меня вздумал? – закончил он. – Я семнадцати лет пошел на гражданскую, а там быстро отучали бояться. Если ты хочешь отправить меня вслед за Лаврентием, у тебя это получится. Такая мразь, как ты, на все способна. Но я ни слова не скажу ни на каком пленуме, пока не объяснишь, зачем ты все это вытворяешь. И так объяснишь, чтобы я тебе поверил…

– Хочешь правды? – по-волчьи оскалившись, выкрикнул Хрущев.

– Не ори!

– Ладно!

Теперь первый секретарь говорил свистящим шепотом. Это давалось ему с трудом, ситуация была такая, что хотелось как раз орать, а лучше – стрелять. Пристрелить бы и этого за компанию с Лаврентием, да нельзя – если убить еще и Председателя Совета Министров, то переворот уже не скроешь. С Маленковым надо договариваться, кланяться, унижаться… Ну погоди, все это тебе отольется, припомнится, дай только срок!

– Вот тебе правда, – прошипел Хрущев. – Я спас твою шкуру вчера, и не только твою. Потому что два дня назад ко мне пришли.

– Кто пришел?

– Очень серьезные люди. Занимают крупные посты в нашей с тобой партии.

– Поименно… – тихо и яростно процедил Маленков.

– Хорошо же. Ты сам этого хотел. Называю. Товарищи Каганович, Микоян, Булганин и с ними маршал Жуков. И эти товарищи заявили мне, что партия мной недовольна. Будто бы я превысил полномочия, от имени всей партии договариваясь со Сталиным и сталинцами, то есть с вами, о разделе власти. И если я немедленно не прекращу предательскую деятельность Берии, они примутся за дело сами. Тебе объяснять, что это значит?

– Объяснять, – сухо сказал Маленков.

– Это значит, они сделали бы то, что не удалось в тридцать седьмом. За ними – партия, армия. Верховный Совет будет танцевать так, как они его за ниточки подергают. Меня и вас с Лаврентием сняли бы с постов, а потом кончили. И повернули бы страну по ленинскому пути. Понятно тебе? Или ты думаешь, СССР и военный коммунизм выдержит? Так я тебе скажу – не выдержит, и будет новый тридцать седьмой год, но теперь уже без Сталина, и полумиллионом покойников мы не отделаемся, теперь никто эту пьяную сволочь, партийных секретарей, останавливать не будет – некому их останавливать.