И пришли к вам, наследникам тех, кто стал причиной того, кем мы стали».

Это было необычное ощущение. Диего-Сергей постарался его хорошо запомнить. Как это: врезать в ухо Врагу, далекому наследнику Врага. Словно за всю боль тех, кого кинула эта цивилизация, отплатил…

Сергей прислушался к своим ощущениям. Тут примешались и эмоции самого Диего, который уже чуть ли не генетически ненавидел вояк, которые двести лет назад сначала завоевали половину испанского сектора, а после жесточайше подавили серию восстаний на оккупированной территории. Предания сохранились. Запрещенные хроники – тоже.

Память рода Гонсалесов – рода, который перенес рабство и помнил, что это такое, – удивительным образом наслоилась на память самого Сергея, создав этакую гремучую смесь.

Какой же чудовищной силы должна была быть катастрофа, вызванная древней цивилизацией англосаксов, чтобы память об этом впечаталась чуть ли не в гены?!

«Неужели ненависть имеет генетическую основу? – думал Сергей. – Или это естественная реакция на человеческую гниль? То самое отвращение к войне, лжи и тотальному обману, что прививали каждому человеку, будь то на Земле-Прародине, на Каллисто или в других мирах, колонизированных землянами. Прививали безотносительно рас, наций, народов».

В сущности, этот сержант не был виноват в том, что его воспитали таким. Была виновата цивилизация. Ее вожди.

Сержант аккуратно исполнял свой долг. Так, как он его понимал. И в этом столкновении, получалось, был некий знак. Знак первой стычки со Зверем, которого предстояло победить. Изнутри.

Сейчас станет ясно – выиграл или, победив, проиграл Сергей первую, битву.

Эти мысли за секунду промелькнули в голове у него, но все равно, как он ни старался, на его лице сквозь всегдашнюю удаль проглянул оскал торжествующего волка.

Видно, сержант заметил этот оскал. И понял, что парнишка ему не по зубам: такие не ломаются. А раз так, то его надо не ломать, а приручать.

Он сделал шаг назад, все также внимательно наблюдая за стоящим в боевой стойке Диего.

– Брэк! Достаточно! – резко сказал он и расслабился.

Диего, чтобы хоть немного загладить конфуз сержанта, вытянулся по стойке смирно.

– Неплохо-неплохо! – то ли с угрозой, то ли с похвалой сказал тот. На его лице, тем не менее, играло тенями бешенство. Видно никак не мог себе простить, что дал ударить себя новобранцу. Алая заря зарождающегося нового дня залила кровавыми отсветами ровную, как стол, стылую степь. Легла красными отсветами на гневное лицо сержанта, придав ему инфернальный вид.

– Кто тебя этому научил? Только не сочиняй басни про улицу.

– Папаша Дюк, сэр! Э-э, виноват, сэр, полков…

– Папаша Дюк?! – с сильнейшим удивлением прервал его на полуслове сержант. – Кем он тебе приходится?

– Сосед, сэр! И учитель, сэр!

– И тут достал… – непонятно, с сожалением или с восхищением буркнул сержант себе под нос.

– Брикс!!! – вдруг рявкнул сержант в сторону палаток.

– Да, сэр! – раздалось оттуда. Там по стойке смирно и со стеком в руке вытянулся обладатель хари, очень соответствующей фамилии своей кирпичностью[12].

– Где эти маменькины сынки?!! Почему они до сих пор не на плацу? Вышвырнуть их из палаток немедленно!

– Есть, сэр! – рявкнул «кирпич» и кинулся внутрь палатки. Оттуда немедленно раздались стоны и возмущенные крики.

– Вот так!.. – удовлетворенно произнес сержант, но потом снова глянул на застывшего по стойке смирно Гонсалеса, вспомнил свое пылающее ухо, – и настроение его снова упало.

– Блейз! – снова заорал он, и возле него тут же материализовался еще один субъект со стеком. – У меня к тебе задание. – Видишь вот этого? – сержант показал своим стеком на Диего.