Вообще-то я очень здоровый человек. До семидесяти лет я практически не болел. Лишь иногда бывала легкая простуда.

А вот после семидесяти лет у меня произошел первый инфаркт, через некоторое время – второй.

Вечером 23 января 2015 года у меня образовалась сильная одышка, и меня по скорой отправили в больницу 122. Впервые я мчался по городу в машине на большой скорости и с мигалкой. В больнице мне диагностировали третий инфаркт.

3 февраля меня перебазировали в Алмазовский центр. Поместили в четырехместную палату с работающим телевизором. Телевизор орет, а пациенты его перекрикивают.

8 февраля. Сделали коронографию. Сосуды забиты на 95%, срочно требуется шунтирование.

10 февраля. Проведена операция по шунтированию, поставлены 4 шунта. Операцию сделал молодой очень симпатичный к. м. н. Исаков Сергей Викторович.

12 февраля. Еще одна операция – очистка легких от сгустков крови. Из реанимации я попал в трехместную палату со сломанным (ура!) телевизором. Я был настолько слаб (как бесплатное приложение – ревматоидный артрит), что моей дочери Кате пришлось несколько дней не отходить от меня и спать в палате на каталке.

Лечили меня кардиохирурги Гребенюк Вадим Константинович и Амосов Дмитрий Дмитриевич, кардиолог Иванова Елена Петровна.

20 февраля. Перебазировка в реабилитационный центр на ул. Пархоменко. Поместили в четырехместную плату с работающим телевизором (увы!). Все шло к выздоровлению, и я собирался уже ехать домой.

2 марта. Разошлись швы. Вернули меня обратно в Алмазовский центр на ул. Аккуратова. На этот раз меня поместили в одноместную палату с работающим телевизором, который я так никогда и не включал. Это было единственное условие для сиделок, которые вынуждены были смотреть ТВ в коридоре. У меня было шесть сиделок, но только одна – Лена – мне понравилась.

Это была 45-летняя украинка из-под Ровно. Очень веселая, доброжелательная, несмотря на свою очень тяжелую жизнь. И вот мы весело жили до конца года, когда она уехала на родину в Украину.

Меня тут за много месяцев все знали и называют «дедушкой». Жил я, как в санатории, – у меня в палате были микроволновка и чайник. Конечно, это не больничное. Для сиделки Лены знакомые дали раскладушку.

Ну а дальше пошли будни. Сперва 24 дня через день мне «чистили» рану. Потом ее зашили – поставили металлические скрепы (лигатуры).

30 марта. Второе зашивание.

7 апреля. Третье зашивание.

23 апреля. Четвертое зашивание под общим наркозом.

6 мая. Сняли часть швов.

13 мая. Сняли все швы.

16 мая. Пятое зашивание.

4 июня. Снятие почти всех швов.

Рана не заживает, и поэтому консилиум решил пустить все естественным путем, поскольку все искусственные средства не принесли успеха.

А параллельно что со мной только не делали – переливали кровь, плазму, ставили капельницы с антибиотиками, давали кучу лекарств. Несколько раз я попадал в реанимацию. Это особая песня – не хочется вспоминать.

В первые дни после операций не было аппетита. Я стал похож на скелет, обтянутый кожей, затем стал есть больничную пищу, но вскоре Катя стала носить мне домашнюю еду, и я ел из больничного только каши.

Я побывал в разных больницах, и везде у меня сложились прекрасные отношения с врачами, сестрами, санитарками. Некоторые молчаливые, некоторые веселые, некоторые ироничные, но все доброжелательные. А вот о пациентах этого сказать не могу.. Большая часть, конечно, нормальные, но некоторые очень грубые, доводили сестер до слез.

Во время перевязок я обычно рассказывал врачу какие-нибудь байки. И вот как-то я задумался и во время перевязки молчал. Так врач напомнил мне, что я должен что-либо рассказать. Моих историй хватило почти на год.