Тем временем решение – затягивалось. Толочко, имея в этом понемногу свой расчёт и стараясь приумножить гостей гетмановой, которая любила, чтобы вокруг неё крутились и шутили, хотел уговорить стражникову навестить соседку гетманову.

– Оставьте же меня, пан ротмистр, в святом покое! Что я там буду делать? Все эти восковые куклы болтают по-французски, а я этого языка не знаю и знать не хочу. Буду сидеть, как нарисованная.

– Всё же там и говорящих по-польски много найдётся, – говорил Толочко.

– Без меня, пожалуй, обойдётся, – сказала стражникова, – не хочу, чтобы Аньела привыкала к этому обществу.

– Я знаю, что пани гетманова была бы рада стражниковой, которую очень уважает.

Коишевская пожала плечами.

– Мне мой крупник с гуской больше по вкусу, чем её тефтели.

На этом кончилась первая попытка.

Они встретились потом в дверях костёла и гетманова поздоровалась со стражниковой именем соседки, приглашая её к себе. Коишевская поблагодарила вежливо, но холодно, что-то неразборчиво процедив сквозь зубы.

Высланное позже через придворного формальное приглашение также не помогло. Стражникова отговорилась болезнью.

– Я знаю, о чём у бабы речь, – сказала она Шкларской. – Знают, что у Аньелы будет приданое, и, наверное, какого-нибудь своего клиента хотят ей сосватать. Старая штука, но я их знаю, и моей дочкой никому не дам распоряжаться.

Неутомимым усилиям ксендза-епископа Каменецкого удалось наконец Радзивилловских приятелей, а через них самого князя склонить к примирению с Чарторыйскими.

С обеих сторон они дали согласие на эту попытку, уверяя, что она ни к чему не приведёт. Хотя из уважения к королю они готовы попробовать. Никто ничем связывать себя не хотел, так, чтобы в любое время под самым простым предлогом мог порвать договор и отступить.

Объезжая всех, епископ Красинский мог теперь убедиться, что те, кто были вместе и держались кучкой, не обязательно были друг с другом так связаны, как казалось. Во многих вещах Великого Литовского гетмана Массальского было трудно понять, а двоюродного брата князя-воеводы Радзивилла, польного гетмана Сапегу, на первый взгляд находящегося в партии Радзивилла, также подозревали, что жена его остужает.

Князь-канцлер обещал послать от себя кого-нибудь для переговоров, но смеялся и пожимал плечами. «Пусть поболтают, – говорил он, – чем это повредит, proba frei, князь-епископ».

Дошло до выбора места, где бы на нейтральной территории могли найти друг друга уполномоченные. Ксендзу Красинскому показалось подходящим пригласить в Радзивилловскую кардиналию. Это было обширное здание, в самом центре города, расположенное около костёла Св. Иоанна. В нём с залой для заседаний и с отдельными покоями для побочных переговоров на стороне проблем не было. Никто не спорил, назначили день и час, и хотя это должно было происходить priwatim и потихоньку, князь-воевода не преминул приказать, чтобы его двор и челядь выступили превосходно.

Сам же, не желая лично принимать участия в переговорах, он обеспечил только себе уголок в большой зале внизу, чтобы была возможность всё слышать и различить голоса.

Приятели советовали ему, чтобы лучше укротил своё любопытство и ждал результата отдельно, потому что опасались, как бы чем-нибудь раздражённый, он не вырвался из укрытия и всего своим нетерпением не испортил.

– Но что же, пане коханку, – сказал он, – вы понимаете, что я такой горячка! Меня это не охлаждает, не греет. Я знаю заранее, что из этого ничего не будет.

Уполномоченные от Чарторыйских должны были тогда прибыть в три часа и для их приёма всё было так готово, чтобы ничего не выдало, что там должно было происходить что-то необыкновеное. Поэтому люди ходили, стягивали стражу, приезжали гости, входили и выходили многочисленные Радзивилловские клиенты.