Статуя богини представляла собой высокую фигуру в длинном одеянии с капюшоном, из-под которого наружу выглядывал длинный птичий клюв. Руки Рорх были опущены, одна костяная ладонь накрывала другую. У ног статуи располагался алтарь, а сбоку от нее темнел одинокий грот, закрытый решеткой. Статуя Жнеца Душ отсюда была почти неразличима: свет ее свечи давно померк.

Киллиан подошел к алтарю и заглянул в глубокую вазу, покоящуюся справа от свечи. Дно устилали высушенные лепестки роз.

Сердце Киллиана сжалось. Он будто только что понял, что именно собирается сделать. Его пугало вовсе не то, что молитвы, обращенные к Рорх, по легенде, отбирали у человека частичку души. Если б это помогло, он отдал бы ее без остатка… да и много ли в нем осталось от человеческой души после экспериментов Ланкарта? Нет, его терзала сама мысль о том, что он пришел сюда почтить память Бенедикта Колера – человека, впервые за долгие годы заставившего его поверить, что он кому-то нужен.

Это было невыносимо.

Еще ужаснее эту процедуру делало то, что Киллиан был здесь совсем один. Он не видел в храме других молодых жрецов, многие из которых смотрели Бенедикту в рот, когда он с ними разговаривал. Быть может, Бриггер еще просто никому не сообщил? Такой шанс был, но это не мешало Киллиану злиться на эгоистичных желторотых юнцов, которые с жадностью стервятников наблюдали за его горем на тренировочной площадке.

Рука Киллиана потянулась к вазе с розовыми лепестками, и он вытащил один – тот был совсем тонким и готов был раскрошиться от малейшего дуновения ветерка. Киллиан хотел произнести имя Бенедикта, но ему перехватило горло.

Нет. Начать следует не с этого.

– Я не знаю, состоялся ли уже Суд над Иммаром Алистером, – тихим приглушенным голосом заговорил он. Пальцы начали растирать сухой лепесток над алтарной свечой. Пламя задрожало, и в этой игре света Киллиану показалось, что руки Рорх зашевелились. – Если еще не поздно, молю тебя, встань на его защиту на Суде Богов и позволь ему переродиться.

Лепесток раскрошился, почти не оставив на пальцах следов.

Ответом Киллиану была тишина.

А на что он рассчитывал? Что статуя Рорх заговорит с ним? Он и сам не знал, чего ждал, поэтому взял второй лепесток и вспомнил тихий шелестящий голос Ренарда Цирона. Взгляд невольно скользнул в грот Жнеца Душ. Чем-то Ренард действительно его напоминал, и Киллиан даже подумал, что стоит вознести молитву не Рорх, а ее верному стражу, однако передумал.

– Я… – Его голос дрогнул. Потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. – Я не знаю, состоялся ли уже Суд Богов… – Он вновь прервался, чувствуя, что его слова звучат глупо. Он будто зачитывал отчет на собрании жрецов. Пальцы все перемалывали лепесток над играющим пламенем. – Просто позволь ему переродиться. Позволь ему видеть мир, позволь быть его частью. Он был хорошим человеком, что бы кто о нем ни думал.

В горле встал неприятный комок.

Осталась последняя часть ритуала.

Бенедикт.

Ты ему дорог, – вспомнились Киллиану слова Ренарда. – Не припомню, чтобы он кого-то так рьяно защищал. И не припомню, чтобы за кого-то так сильно боялся.

Давящее ощущение комка в горле стало сильнее, глаза защипало.

– Бенедикт… – прошептал Киллиан, почувствовав дрожь в собственном голосе. Не помня себя, он взял лепесток и принялся крошить его над пламенем свечи, надеясь, что нужные слова сами попросятся на язык, но этого не произошло. Лепесток рассеялся над горящей алтарной свечой в полной тишине.

Киллиан повторил попытку, но слова вновь застряли у него в горле.

– Зараза, если кто и заслужил треклятого перерождения, то именно он! – вдруг сорвалось с его губ. Выкрик эхом разнесся по пустому храму.