Анна расхохоталась:

– Мне следовало догадаться, что вы циник.

– Так и есть, – сказал он, – и я горжусь этим.

Она вздохнула.

– Ладно, – снова заговорил он, – докажите, что я неправ. Что в нем было такого, что убедило вас в том, что он… – он ненадолго умолк: выяснилось, что произнести следующие слова куда труднее, чем он ожидал, – единственный? Что делало вас идеальной парой?

Какое-то время Анна молчала. Еще чуть-чуть, и он бы услышал ее мысли.

– Мне кажется, в теории, так не должно было случиться. Мы были очень разными. Я стеснительная, а он полнейший экстраверт, энергичный, с головой полной сумасшедших планов и схем. Спенсер был мечтателем, вот что мне в нем нравилось: его воображение, его страсть. Это и то, что, хоть другие и могли посчитать меня черно-белой на фоне его «Техниколора», он так не считал. Он верил в меня так, как больше не верил никто и никогда.

– Я понимаю, почему вас – или кого-либо другого – могла покорить такая поддержка.

– Это было больше, чем «поддержка», – ответила она, – это значило для меня все. Когда вы стеснительны, людям проще вас не замечать. Им кажется, что они так не делают, но это не так.

– А Спенсер видел то, что другие упускали?

– Точно. Другие называли его птицей высокого полета, а он говорил, что высоко летать ему удается лишь потому, что мне под силу возвращать его с небес на землю, будто я была его якорем. Вот что я имею в виду, когда говорю, что мы были родственными душами, – ответила она, и Броуди представил, как она едва заметно пожала плечами. – Мы просто подходили друг другу. Это было так легко… безо всяких усилий. И мы помогали друг другу становиться лучше. До Спенсера я никогда в действительности и не осознавала, кто я.

– Человеку не нужен кто-то еще, чтобы ему сказали, кто он такой, Анна.

– Все было не так, – возразила она, защищаясь. – Он просто любил меня такой, какая я есть, позволял мне быть мной, – она вздохнула, – и теперь его нет. Потеряв его, я совершенно переменилась. Я никогда не стану прежней.

Он кивнул:

– Вы правы. Вероятно, уже не станете.

Стоило ему это произнести, как он пожалел о своей резкости. Он провел в компании с самим собой чересчур много времени – уже и забыл, что другие не всегда ценят столь прямолинейный подход.

Но в ответ Анна лишь расплылась в улыбке:

– Ну и дела, Броуди! Спасибо за такую ободряющую речь!

Неожиданно для себя он рассмеялся, и она вместе с ним. Затем они снова замолкли.

– У меня есть еще один вопрос… – сказала она.

Броуди напрягся. Он не привык к глубокомысленным разговорам посреди ночи, если не считать странных философских дебатов с его мохнатым спутником.

– Почему вы назвали своего пса Льюисом?

Броуди улыбнулся. Казалось, она прочитала его мысли.

– В честь Льюиса, автора книг о Нарнии.

– О… я очень любила их в детстве и потом еще долгие годы проверяла задние стенки шкафов, не видать ли там елей и снега.

– Я тоже, – ему было приятно, что это их связывало. – Почему вы спрашиваете? О Льюисе?

– В юности у Спенсера тоже был пес по кличке Льюис. Было любопытно, вдруг вы назвали его по той же причине.

– И как же другой Льюис обрел свое имя?

Анна хмыкнула:

– В честь Льюиса Хэмильтона. Спенсер его обожал.

Броуди пожал плечами. Неплохой выбор.

– Я думаю, он отличный гонщик «Формулы-1», но с обожанием главное не переусердствовать.

– Вот и я о том же, – обрадовалась она, но тут же посерьезнела. – В тот год, когда Спенсер умер, я спланировала сюрприз на его день рождения. Я забронировала для него поездку на гоночной машине в «Брэндс-Хэтч», но ему так и не довелось туда попасть. К слову, та компания меня удивила. Они дали мне ваучер, который можно использовать в другой раз, безо всяких ограничений по срокам или чего другого.