И как-то претерпев лишения восхождения по этому спуску (и чего его называют спуском, когда это натуральный подъем?!) мы тут же перенеслись совсем в иную эпоху – «местный палац лордов», ни дать, ни взять – совковое админздание с площадью, памятником вождю и любителю детей, как утверждается, – всему тому, что так недавно нами было отринуто и что всем нам уже набило такую оскомину, что даже Жека скривился, проходя мимо чахлых розочек на клумбах по поросшим травой в стыках кладки бетонных квадратов площади.

– Прошлой зимой ему на грудь табличку повесили – куплю рубли! – повторил в который раз историю Жека. Мы с Лехой улыбнулись, вспоминая любительские фото этого плаката, сделанные мною по случаю. Плакат, говорят, провисел едва ли не с неделю, с мольбой взирая в окна горисполкома у которого, видимо, не было не только рублей, но и купонов, а потом и гривни.

– Да, было дело… – произнес я, бросая взор на недостроенный дом пионеров, панораму Сахзавода, пост пожарных под голубыми ёлочками сразу за памятником вождю мирового пролетариата и метя в тот самый спуск, что перерастал в меловую дорогу вдоль реки с небольшими домиками вдоль, сгоревшим магазином класса сельмаг, и частыми ответвлениями троп и дорожек в сторону реки. Вот так – сначала восхождение, потом спуск. Нам, по ходу, пора было давать медали за альпинизм, – или что там у них за такое дают. Другое дело, если бы мы пошли по «старому» маршруту, через центр. Но тогда не было бы яблочек, да и там, в центре, у самой церкви, какой-то на всю голову стукнутый проектант свел под неимоверными углами сразу несколько дорог да улочек, не дав возможности пешеходам найти способ их относительно безопасно преодолевать.

– Тут! – указал я на пожухлый куст не то шиповника, не то волчих ягод, прижавшийся к самой обочине дороги из мела. Такой же припорошенный белой пылью, как и все вокруг.

– Где? – не понял Жека.

– Тут! – повторил я и полез за куст.

Кто бы мог подумать, что именно здесь, в этой чахлой травке – а какая могла вырасти на почве из мела? – за кустом, который пора бы было давно и выкорчевать, где ежечасно проходила, должно быть, не один десяток пар ног, скрывается величайшее чудо из чудес – поллитровая банка самогона, завернутая в старенький местами порванный пакетик.

– Вот! – вынул я банку и настроение у пацанов тут же улучшилось. Жека загорелся, а Лехины горящие глаза не могли дождаться, когда же?…

– На станцию! – уже настаивал Жека, имея виду, естественно, лодочную…

***

– Ветал рассказывал, – разливал из баночки по пластиковым стаканчикам Леха – стаканчики нашлись в кармане у Жеки, смятые, истерзанные, но пока что ещё не дающие течь. – Во время игры в карты рассказывал, – жидкость лилась ровной струей, ударяясь о дно стаканчиков, слегка даже пенясь от обилия примесей, наполняя наши емкости. – Он на днях тёлу притащил домой. Стремную, что его жизнь! – не отрывал взгляд от жидкости Леха. – Правда что она стремная он понял только утром, когда проспался. А то был пьян, что, говорит, его деваха сама до его же дома и дотащила. Он там в лифту упал, по ступенькам полз, – мы все представляли с каким задором и воодушевлением все это рассказывал Ветал и нам уже становилось смешно. – Затащила она его, значит дамой, и дала… – Жека едва с прогнившего борта развалившейся лодки не рухнул вниз, заливаясь смехом.

– Затащила и дала! – ржал он.

– Ну да! – смеялся сдержанно и Леха. Он всегда был более менее сдержан в проявлении своих эмоций, что ни сколько не умаляло все иные его достоинства. – Затащила, уложила, раздела и отдалась, – пояснял он. – Так глаголет великий бабник Ветал. – тут и я прыснул, представив как об этом рассказывал Виталя.