– Но… я же видел… видел…

– Ты веришь всему, что видишь? – она отвернулась и ускорила шаг.

Паша тоже поторопился, еле пробираясь сквозь мягкий грунт. Вдалеке закаркала ворона. Только сейчас Паша заметил, что мама по-прежнему выше него на три головы, хотя он уже почти что догнал отца.

Ворона каркнула громче, и мама припустила бежать. Паша старался не отставать, но с трудом поспевал за нею. Луна плясала по чёрному беззвёздному небу, и казалось, что они смогли её обогнать. Теперь она светила им в спины, и вместо угрюмого мрака за кромкой поля Паша сумел разглядеть заросли высокой крапивы. Вокруг тянулись во тьму огромные сосны, лысыми своими ногами подпирая разлапистые кроны.

– А вот и мы!

Паша посмотрел по сторонам.

– С кем ты говоришь?

Не успел он закончить вопрос, как из-под крапивы поднялся он, Марат. В гниющих ранах копошились жирные черви. Мама наконец отпустила Пашину руку, и Марат потянулся к нему. Паша отступил, но споткнулся. Марат засмеялся.

– Ну что, малой, помнишь, как пожелал мне тогда сдохнуть?

Паша мотал головой, мелко-мелко. Сердце колошматило в рёбра – того и гляди проломит. По пальцами крошечными лапками засучили жучки, забегали.

– Эх, Пашка-Пашка, – Марат открыл огромную пасть, и из неё потянулись длинные черви.

Они извивались по Пашиной коже, обвивали его шею и руки.

– Паш!

Он зажмурился, свернулся калачиком.

– Паша!

Вот они уже обвили его всего, стиснули крепко, как огромнейшие удавы.

– Паш!

Папа?..

Паша нерешительно приоткрыл глаза.

– Ба?..

Над ним нависали знакомые лица: папа и бабушка. Оба испуганные, оба с трудом различимые от яркого света в глаза.

– Ма, убери фонарь, слепишь.

Зоя Захаровна заохала и опустила руку.

– А мама? – Паша подскочил. – Где мама?!

– Паш, ты чего? Приснилось чего, да? Пойдём в дом.

Приснилось?..

Поодаль виднелись огни дома, одного-единственного не спящего в полуночной тьме. Луна уже не была столь истерически яркой и жирной. Никакого Марата и червей. Ни мамы.

– На, – папа заботливо опустил свою рубашку Паше на плечи. Сам остался в старой алкоголичке. Поправил шарф, намотанный на Пашину шею, сразу стало легче дышать. – Запрыгивай, – подставил спину, как в детстве.

– Сам дойду, – не престало пацанам на загривках кататься – маленький, что ли?

– Ну как знаешь.

– Ды кокой тама какы знаися? А ну, ховорят тэбе, залысь!

Паша сурово направился к дому. Сам, на своих двоих.

Свои двое подкосились, и он снова чуть не растянулся на мокрой от ночной росы земле.

– Во-о-о! Сам он!

Папа молча подставил спину, и на этот раз – так же молча – Паша вскарабкался и почти мгновенно провалился в неразборчивый сон.

На утро жара не было, будто бы и не болел. Встали рано – отцу ещё надо было на работу успеть. Правое запястье – то самое, за которое держалась мама – было замотано бинтом.

– Ды куды ж ты ехо ташышь-то? Оставилы б мине ехо здеся!

– Куда тебе? Тебе ж на работу.

– Нуткать и тэбе ж на работу. А мине тут близохонко – захлядывала бы к нэму. А, Митюш?

– Мам, нам пора. Давай, – папа чмокнул мать в загрубевший на солнце лоб и пошёл за руль старенькой Лады.

Паша уже свернулся на задних сиденьях – не выспался. Пару часиков поспит ещё, а там и дома.

– Ма, – папа со скрипом приоткрыл окошко с водительской стороны, – ты это, перец-то смыла б с окон, а. Я ж тебе ещё в начале лета мелок от насекомых привёз.

– Ды шито ты минэ усё со своей химией-то! От хымии оно знаэшь чэхо? Пыпыска синяя вся! Тьфу! – Зоя Захаровна скрылась за скрипучей дверью.

Паша глянул на свою забинтованную руку и тяжело вздохнул.

Перец…

Папа покачал головой, натужно закрутил стеклоподъемник, завёл мотор – расфырчавшийся, затрясший машину – и помахал матери, высунувшейся в окно. Как бы она ни злилась, всегда отходила чуть ли не сразу и забывала обиды быстрей антилопы гну.