– Закрываемся, все! У нас спецобслуживание!

– А у нас с другом как раз спецталоны завелись! – крикнул в ответ Шуба, доставая из кармана десятидолларовую бумажку и махая ею над головой.

Кафан матюкнулся под нос. Ишак нюхал этого Шубу, дурня, ну, честное слово. Кто же тратит доллары, которые еще даже не остыли от руки прежнего владельца?

Но менять что-то было поздно: десятка в одно мгновение перекочевала в карман бармена, Шуба уже прилип к стойке и нетерпеливо перебирал ногами, тыкал пальцем в меню и громко нес какую-то чушь из серии «Армянское радио».

– По сто пятьдесят сделаем? – обернул он сияющее лицо к Кафану.

Тот махнул рукой: делай, как знаешь.

Через минуту места разговорам уже не осталось, степные курьеры молча сосредоточенно потели над рублеными котлетами по-кубански и над пузатым графином, на дне которого плавали две перекрученные лимонные корки. Гулять так гулять, шло бы все в задницу.

Первый раз Жора проснулся, когда Инга натягивала на себя короткие желтые шорты, и из кармана у нее просыпалась мелочь. Она включила малый свет, села на корточки и собирала деньги, напевая что-то под нос, а ее голая грудь висела буквой".

Инга поймала Жорин взгляд, улыбнулась, сказала:

– Через десять минут Кореновская, котик. Отшумела роща золотая…

Жора тоже улыбнулся и закрыл глаза.

Когда он проснулся второй раз, Инги уже не было, свет горел по-прежнему, а со столика исчезла бутылка «Дынной». На часах 03.10. Жора приподнялся, чтобы дотянуться до выключателя – в этот момент Леночка вскрикнула во сне. Он подошел к ней, поправил съехавшую простыню, снова лег. Уже в постели подумал, что у нее, возможно, начинается жар. А может, это просто духота. А может, это.

В третий раз Жора проснулся, когда кто-то тихо произнес над самым ухом:

– …дерьмо собачье. Открой пасть, говорю.

Он увидел прямо перед собой широкое лицо Ахмета и черное вороненое дуло «глушилки», от которого пахло чем-то прокисшим.

– Или я тебе его в жопу запихну и выстрелю, не веришь?

Жора осторожно пошевелился под одеялом – и тут же заработал рукояткой пистолета в челюсть; еще не успели погаснуть звезды перед глазами, а ствол уже торчал у него во рту и на зубах скрипело железо.

– Вот так, правильно, держи, – прохрипел Ахмет. – А теперь вставай, быстренько, по-пионерски. И – ни звука.

Проводник ждать не умел, он сразу протолкнул пистолет чуть ли не до глотки и поднял Жору за волосы.

– На коридор, – скомандовал он вполголоса.

Теперь дуло перекочевало на затылок. Перед тем, как открыть дверь, Жора увидел под сиденьем свою распотрошенную сумку; на полу с тихим глюканьем перекатывалась бутылка арманьяка.

Он вышел в коридор. Сзади щелкнул замок, Ахмет закрыл купе на ключ. Коридор заливали густые утренние сумерки, на полу тлело пятно оброненной кем-то апельсиновой шелухи. Поезд спит, и в то же время колеса твердят бесконечное «туда-туда. туда-туда», а за окном проносится серо-черная кардиограмма леса.

– Налево, в тамбур.

Жора повернул налево, толкнул дверь, потом еще дверь. Дуло в такт шагам подпрыгивало и копошилось в углублении на затылке. Босым ногам стало зябко.

– Лицом к двери. На колени.

– К какой двери? – уточнил Жора.

Удар. Ахмет врезал пистолетом плашмя по уху и виску, потом ногой в позвоночник. Жора чуть не влетел носом в консервную банку с окурками, подвешенную на наружном дверном окне. Еще удар. Когда Жора открыл глаза, он увидел перед собой переплетенные ромбы, это рисунок на железном полу. Из уха текла кровь.

– Лицом к двери, джигит, – шипел где-то рядом Ахмет. – На колени.

Жора не стал переспрашивать, плевать ему, какая там дверь, он приподнялся на руках, встал на колени и уставился в перечеркнутое блестящими горизонтальными поручнями окно.