— А ты что, погреться планировал? — огрызнулся рассвирепевший Тристан. — Так я тебе не печка.

Ткач снова попытался поднять, и это ему даже удалось.

— Нечисто играешь, инквизитор, — прохрипел он, ухмыляясь. Он стоял на слабых нетвёрдых ногах, вихляясь, как марионетка. Его кровоточащий рот растянулся, из уголков его, как черные зубы, вылезли загнутые хищные жвала.

Тристан знал, что может статься, если эти жвала вонзятся в тело. Яд Ткача причиняет очень много боли; в крови словно огонь разгорается и пожирает тебя изнутри…

— Я с тобой не играю!

Следующий удар магии снова подкинул паука в воздух и лишил его всяческого человеческого образа. Костюм разлезся по швам, в рукавах и штанинах обнаружились дополнительные пары конечностей.

— Мозгов в твоей уродливой голове меньше, чем задница воробья! Ты думаешь, я прожил столько лет и ничему не научился?

Паук ворочался на земле, старался встать, но трясущиеся ноги его разъезжались. Да еще и инквизитор добавил масла в огонь. Позабыв об всяких приличиях, он вскочил на спину паука, умело заламывая ему руки за спину, собирая в пучок все четыре ладони с отвратительными волосатыми пальцами.

— Кто-то поедет сегодня в королевскую тюрьму, — зловеще пыхтел Тристан, связывая Ткача его же лохматыми липкими нитями, которые выплеснулись из паучьего нутра на мостовую.

— Лучше в ад! — скрежетал паук, дрыгаясь и извиваясь. Его волосатое черное брюхо было дрябло и пусто, и как бы он не старался, как бы не извивался и не тужился, больше нитей исторгнуть из себя не мог.

— Ну, в ад, так в ад, — покладисто ответил Тристан.

Он почти закончил связывать руки своему сопернику, почти доломал его сопротивление, как вдруг Густав заорал, завыл не по-человечески, и из респектабельного костюма одним рывком мощных лап выпрыгнул оборотень, огромный и лохматый волчище.

Тристан только и успел, что оглянуться.

Густав в одном прыжке достиг брыкающегося паука и оседлавшего его Тристана и злобно впился зубами в огромное жало, которое коварный паук нацеливал в спину Тристану, задирая выше и выше свою порядком помятую задницу.

— О, так у нас тут еще и дама, — со смешком произнес Тристан, справившись, наконец, с Ткачом. — Тогда понятно, откуда такое почтение к неизвестной. Женская солидарность. А самки-Ткачи всегда славились мужененавистничеством. Что вы обычно делаете с мужчинами, убитыми исподтишка?

— Они едят их, ваша милость, — угодливо прорычал Густав, придавив лапами жало к земле.

— О, так наша подружка, — Тристан встряхнул обмякшего Ткача, — вероятно, еще и в положении и ждет много, много таких же волосатых и уродливых, отличных и крепких паучат, как она сама! Это объясняет ее агрессию. Иного объяснения тому, что она кинулась в драку, я не вижу. Так что будем к ней внимательны и нежны. Густав, твоя помощь неоценима. Как славно, что амулет при тебе! Если б не ты, она пробила бы мне дыру в спине, выворотив пару позвонков. Но твоя одежда…

— Он всегда при мне, ваша милость. Ничего, ваша милость. Не в первый раз.

Зубы у Густава были словно алмазные — резали абсолютно все. И ими, совершенно не стесняясь и не раздумывая, Густав отгрыз вопящему Ткачу иглу-яйцеклад, калеча паука безжалостно и бесповоротно.

Покончив с этим, он выплюнул осколки разгрызенной иглы и обошел содрогающегося в конвульсиях паука, крадучись, как хитрый и осторожный лесной зверь.

Со стороны казалось что вместе с одеждой Густав утратил все человеческие качества — сострадание, жалость, — а его волчьи желтые глаза светятся хищным недобрым любопытством.

Скаля зубы, сдержанно рыча, Густав приблизился к Ткачу, заглянул в паучьи глаза, словно любопытствуя, а достаточно ли боли причинил. Но это была лишь видимость. Мучающийся паук глянул в волчьи глаза и затих, перестал сопротивляться.