Прочие посетители последовали моему примеру и тоже вышли на террасу. Германовидная чета – вскоре я узнал, что они в самом деле немцы и зовут их Ганс и Рената Клеммер, – прошла мимо меня и заняла столик возле лестницы из белого камня в тени раскидистой магнолии и мраморной Венеры, чью бесстыжую наготу слегка прикрывал вьюнок. Сзади, спрятанный в кустах мимозы, стоял бензиновый генератор, который днем и отчасти ночью снабжал отель электричеством.

Я почувствовал чье-то присутствие и поднял голову. Рядом стоял тот, кого Жерар назвал господином Фокса.

– Вы, наверно, устали от докучных поклонников, – сказал он с учтивой улыбкой.

Он хорошо говорил по-английски, хоть и с испанским акцентом. Я любезно покачал головой и показал на свободный стул.

– Не хочется быть назойливым, – сказал он, чуть поколебавшись.

– Да ну что вы… Прошу вас… Присядьте.

– Франсиско Фокса, – представился он. – Или просто Пако. Все зовут меня так.

Тут я смог убедиться, что руку он пожимает крепко и, можно сказать, без задних мыслей. Мой новый знакомец был смуглым, но не от природы, а от загара, и благодаря черным, слегка волнистым волосам вполне годился на амплуа героя-любовника. И вид у него был человека, превосходно умеющего отличать самбу от мамбы. Он очень походил на Клиффа Робертсона, восходящую звезду Голливуда.

Он расположился в плетеном кресле, а подошедшей Эвангелии заказал коньяк.

– Не желаете?

– Не сейчас, – отказался я. – Спасибо.

Вытащил свою жестянку с сигарами, предложил ему, а он взял лежавшие на столе спички, поднес мне огня, и мы стали курить и болтать о пустяках, он – прихлебывая коньяк, я – просто так. И довольно долго. Засмеявшись – смех у него оказался благозвучным, – он сказал, как ему приятно слушать мой голос «с безупречным, настоящим британским выговором», голос, столько раз доносившийся до него с экрана и произносивший нечто вроде: «Дичь поднята, Ватсон!»[10] или «Вам известно, что потеря всего лишь трех литров крови означает смерть?».

Я польщенно поклонился. Утешительно, когда помнят такое.

– Вы уж простите, что я так смотрю на вас, – извинился он, – но сидеть напротив вас – это настоящее чудо. Само собой, фильмы о Шерлоке Холмсе были моими любимыми… Сколько всего было снято?

– Пятнадцать.

– Господи, да я, кажется, видел все. Неудивительно, что, воображая себе великого сыщика, мы видим ваше лицо.

Теперь уже я рассмеялся.

– Как видите… – тут я провел пальцами по лицу, – ваш сыщик состарился. После «Собаки Баскервилей» я его уже не играл, а было это лет десять назад. Теперь я редко выхожу на съемочную площадку или на театральные подмостки. Экранизации детективов больше не привлекают публику. Ей теперь подавай автомобильные погони, перестрелки, потрясения, зрелищность… Теперь ценится умение не элегантно закуривать сигару, а ловко выхватывать револьвер. А я по этой части слабоват.

Фокса участливо покивал:

– Я видел не так давно, в одном сериале.

– Маленькая роль мерзавца… – благодарно улыбнулся я. – Что называется, «проходная» работа.

– Не важно, чтó вы делаете сейчас или чего не делаете, – вы навсегда останетесь Шерлоком Холмсом, – сказал он.

И, прихлебывая коньяк, развил свою мысль. Несколько новых морщинок вокруг век и на лбу, сообщил он снисходительно, складки в углах рта, которые проступают отчетливей, когда вы утомлены или на чем-то сосредоточены. Это самые заметные изменения; пустяки, в сущности. В волосах, по его словам, заметна стала седина, но они по-прежнему зачесаны назад и разделены высоким пробором, я чисто выбрит, а поношенный твидовый пиджак – от «Андерсон & Шеппард», разумеется, – и серая сорочка, повязанная галстуком в горошек, определяют мой стиль «элегантной затрапезы». Мои глаза – темные, живые, чуть навыкате – по-прежнему взирают на мир проницательно и с интересом. Ну, ему так кажется.