– Ты имеешь в виду чистку?

– Не знаю. Может быть. Да.

– Ты встревожена?

Качаю головой.

– Да нет, просто не доверяю Люку. Извини, Нейт, я не хотела раздувать из мухи слона.

– Все в порядке, – улыбается Нейт. – И не переживай. Люк – противный мелкий засранец, которого давно бы пора приструнить, но если бы я считал, что он в самом деле опасен для отца Джона или кого-то еще, то уже принял бы меры.

– Какие?

Улыбка исчезает с лица Нейта, как будто ее и не было.

– Задушил бы его во сне, – отвечает он. – Ладно, идем. Огурцы сами себя не соберут.

Я выдавливаю кривую усмешку, а по спине бежит мороз. Нейт разворачивается и идет в огород, я чуть приотстаю и двигаюсь следом.

Доктор Эрнандес перестал записывать; пока я говорила, он не отрывал от меня взгляда.

– По-твоему, Нейт мог бы сделать так, как сказал? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Нет.

– Почему ты так уверена?

Пожимаю плечами. Я не уверена, не уверена на сто процентов. Я знаю – и сомневаться не приходится, так как я видела это собственными глазами, – что Нейту реально хотелось наподдать Люку, но сейчас лучше промолчу. Тем не менее я искренне считаю, что на убийство Нейт бы не пошел, так что чисто технически я не лгу.

– За ересь наказывали?

– Нет. – А вот это ложь, и такая явная, что я боюсь, как бы мое лицо не залила краска стыда.

– А за нарушение правил?

– Нет.

– Значит, страха никто из вас не испытывал?

Я не отвечаю.

– Мунбим? – Доктор Эрнандес смотрит на меня с прищуром. – Члены Легиона боялись отца Джона?

– Что ты ему рассказала? – тихо, по-змеиному шипит Люк. – Что ты напела Чужаку?

Его лицо в паре сантиметров от моего, я вжимаюсь спиной в стену, а мои Братья и Сестры молча, испуганно взирают на нас. Я вспоминаю слова доктора Эрнандеса о том, что КСВ всегда проходит под наблюдением, и прикидываю, сколько еще это будет длиться, прежде чем кто-то войдет в кабинет групповой терапии и прервет сеанс.

– Ничего, – вру я. – Я начала рассказывать про отца Джона, про то, что Пророк был прекрасным человеком, в сто раз лучше него, но он не захотел меня слушать и отослал. Это все, Люк, клянусь.

Люк делает полшага назад. Долго – не знаю сколько – прожигает меня глазами, потом наконец ухмыляется и проводит костяшками пальцев по моей щеке. Я сдерживаю дрожь.

– Вот и хорошо, – произносит он. – Ты молодец. Они пытаются настроить нас друг против друга – именно сейчас, когда нам важно оставаться сильными. Но у них ничего не получится. Правда же?

Я киваю. Во взгляде Люка все еще сквозит безумие – пляшущий огонек, при виде которого к моему горлу подкатывает тошнота. Точно такой же огонек я видела в глазах отца Джона в самом конце, когда все вокруг полыхало.

– Так-то, – заключает Люк и поворачивается к остальным. – Мы не позволим им ослабить нас. Пророк Вознесся, как и было обещано. Наши Братья и Сестры Вознеслись, как и было обещано. Вы сами видели, как они отправились на небеса, и если думаете, что нас оставили тут по недоразумению, то, значит, вы лжете себе и в ваших сердцах одно лишь притворство. Бог испытывает всех и каждого из нас, и каждый должен доказать свою веру, подтвердить, что он достоин предстать перед Господом и воссоединиться с Семьей. Это понятно?

Слышится робкий шелест голосов – да, понятно, – но и только. Люк недовольно хмурится.

– Не слышу. Вам понятна истина, о которой я говорю?

Снова шелест голосов, чуть громче. Воодушевление, на краткий миг охватившее слушателей, когда Люк говорил о Вознесении, угасло. Возможно, его слова, практически те же, что много лет повторял отец Джон, утратили способность вдохновлять в этой новой реальности – в этом помещении, этом месте, а может, у моих Братьев и Сестер просто иссякли остатки мужества. В огромной комнате под ярким светом флуоресцентных ламп они выглядят теми, кто есть на самом деле: напуганными детьми, очутившимися далеко от дома. Я смотрю на них, и мое сердце сжимается от боли, а потом перевожу взгляд на Люка и понимаю: он видит то же самое. Стиснув кулаки, Люк делает шаг вперед и предпринимает еще одну попытку.