но знает каждый эрудит:
спорт иногда вредит здоровью,
а может быть, всегда вредит.
«Оглядись: повсюду храмы…»
Оглядись: повсюду храмы,
как партийные программы,
космос стелется плащом—
от молитвы и до мата,
что ни слово, то цитата—
ну чего тебе ещё?
В этой, так сказать, юдоли
для души парад раздолий:
до ближайшей до звезды
минимум сто лет полёта,
да ещё через болота,
вероятно, без еды.
Крыть и впрямь, выходит, нечем:
полный кайф мне обеспечен,
сам собой налажен быт,
добродетелей носитель,—
умирая, свет гасите
и не забывайте стыд!
Живопись и графика
Да какой там гексоген—
воды Стикса на дворе:
до свидания, Гоген,
здравствуйте, Гюстав Доре!
Машина
Туда, где выстрелы в затылки,
шли с воли, Господи, посылки,
и словно ей необходимо,
почти не ошибалась почта,
что логики не так уж мимо,
хотя рехнуться можно точно.
«Тот свет, конечно, есть…»
Тот свет, конечно, есть,
и что занятно, кореш,
чем долее мы здесь,
тем реже с этим споришь.
На фарт белить рядно —
наш эксклюзивный метод,
как будто всё одно,
какой из светов этот.
«Россия – сфинкс? Какой там хрен…»
Россия – сфинкс? Какой там хрен —
она всего лишь Карфаген
от Колымы до Сталинграда,
но это из другого ряда.
Такой вот микс,
как страшный сон:
Россия – сфинкс,
Майдан – Сион,
чем знак нам всем особый дан,
хотя какой Сион Майдан.
Роман на льду
Первый бал Наташи,
засветиться дабы, —
на балу все наши
мужики да бабы,
образ благодати
воплощает прима,
и рукой подати
чуть ли не до Крыма.
«С начала дней мир слышит эту арию…»
С начала дней мир слышит эту арию
и до последних дней, держу пари, —
всё развивается по худшему сценарию,
который лучший, что ни говори.
И очень может быть, раз так ей дадено,
не только ради Божьего словца
свергается с небес на землю гадина
и мёртвых воскрешает на живца.
Иудейские зимы
От Кирьят-Моцкина до Лода
без перерывов на обед
зимы ждала, ждала природа,
снег выпал через десять лет.
«Когда бразильцам надоест футбол…»
Когда бразильцам надоест футбол,
тогда к евреям явится Мессия,
окажется ненужным валидол,
а вместе с ним и вся анестезия,
и ты увидишь, что никто не умер,
и наконец не пашет даже вол —
ну а какой ещё возможен юмор,
когда бразильцам надоест футбол?
«Публика – дура, а паства – тем более…»
Публика – дура, а паства – тем более,
только толпа и умна,
всюду родные поля в меланхолии,
пусто в овине гумна.
Вот надвигается туча дебелая,
тот ещё будет оргазм —
что ж это матушка-нефть понаделала,
батюшка-сланцевый газ!
Братья и сёстры
1.
Пускай забвения трава
ни в чём ни разу не права,
но – милосердную сестру —
я жизнь из памяти сотру
от первых до последних дней,
да и куда мне дальше с ней?
2.
Мне Ватикан в затиброречье
являл свое сверхчеловечье,
а человечье – раза два —
замоскворечная Москва
на перепутьях мне являла,
и тоже не казалось мало.
3.
…а кто ты, собственно, и чей,
тебя усаживая в кеб,
однажды скажут Стокс и Чейн,
а ты считал Борис и Глеб
в шелках и в праведной крови?
ОК, как их ни назови.
4.
Ну вот и встретились, сестрица,
и всюду смерть, как говорится,
во всей своей красе, кажись,
и если так, то чем не жисть,
в которой я подчас банкую?
Видали мы и не такую!
«В международных отношеньях…»
В международных отношеньях,
смысл коих дьявольски глубок,
кровь не нуждается в отмщеньях, —
неужто впрямь так мыслит Бог?
Анальгетика
Вряд ли туберкулез
веселее невроза,
и до слёз не до слёз,
чем и держится проза,
и уже не вопрос,
если сел на колеса,
есть на Волге утёс,
нет на Волге утёса.
«Гуманизма дефицит…»
Гуманизма дефицит —
это явный перекос:
геноцид за геноцид,
Холокост за Холокост,
никакой пощады оку,
зуб тем паче в порошок,
и ещё подставить щёку,
чтоб совсем уж хорошо.
«Как не сказал Кокто…»
Как не сказал Кокто,
а может быть, Прево: