Я начала диктовать информацию так, как привыкла: четко, короткими предложениями. Но почти сразу же меня перебили и начали задавать наводящие вопросы. Пришлось рассказать все подробно и не только про труп, но и про себя, и про Маринку. Про Маринку не так подробно. В основном девушка, сидящая на телефоне, интересовалась почему-то моей скромной персоной.

Наконец длинный и, как мне показалось, почти бестолковый разговор был закончен, и нас попросили дождаться дежурной бригады.

– Мне здесь не нравится, – почти истерично выпалила Маринка, еле дождавшись окончания моего разговора и явно мечтая смыться с этого места.

– Думаешь, у меня другое мнение? – заметила я. – Теперь уже поздно убегать. Ждать нужно.

– Ну, послушай, какого тогда черта нам торчать именно здесь? Пошли к стоянке. Все равно же, когда приедут менты, мы их увидим… И они нас увидят… – Маринка потащила меня прочь от нехорошего места.

– Мне кажется, ты права, – пробормотала я, вовсе не собираясь сопротивляться: соседство с трупом мне, как и Маринке, категорически не нравилось.

– Ну еще бы!

Мы дружным быстрым шагом пошли прочь и минут через пять выбрались к стоянке.

– Лучше бы в обход пошли, – проворчала Маринка, опираясь рукой на столб и приподнимая ногу, чтобы отряхнуть испачканную туфлю.

Я тоже остановилась и закурила, посматривая по сторонам.

Маринка привела туфли в порядок и спросила, что я думаю о погоде: улучшится ли она или останется такой же, как сегодня.

Я рассеянно кивнула и промолчала, наблюдая за милицейской машиной, показавшейся в конце дороги и направившейся в нашу сторону.

– Смотри-ка, как быстро приехали, – заметила Маринка, проследив за направлением моего взгляда, – что-то у меня предчувствие нехорошее…

Я промолчала.

Милицейский «уазик» остановился напротив въезда на стоянку, и из него вышли двое сержантов, почему-то с весьма недовольными лицами. Первый, низкорослый, весь какой-то сморщенный, неприязненно покосился на нас с Маринкой и высморкался с помощью пальцев на асфальт. Второй, повыше ростом, чем первый, но тоже недомерок, задвинул форменную кепку на затылок и, осмотревшись, потопал к нам.

Когда он подошел, я, не дожидаясь вопросов, быстро сказала:

– Здравствуйте, это я звонила дежурному.

– Вы-то нам и нужны, – сказал сержант непонятную фразу и оглянулся на своего отставшего товарища. Тот подошел и начал нас с Маринкой осматривать снизу вверх, не переставая при этом морщиться, словно у него был такой специфический нервный тик.

– Ну что? – более высокий обратился к своему нервному товарищу. – Пойдем, что ли?

Тот сморщился в последний раз и только после этого процедил в нашу сторону:

– Здрасте.

Мы с Маринкой едва не рассмеялись. Не знаю, как Маринка, а я срочно достала из сумки платочек и сделала вид, что мне срочно нужно что-то с ним сделать. Пока я крутила платочек в руках, я, естественно, опустила лицо и спрятала улыбку.

Нервный сержант шмыгнул носом и, не поняв всего комизма своей весьма запоздалой реплики, произнес:

– Что ж, показывайте свою находку, девушки.

Мы повели милиционеров знакомой нам дорогой и, когда подошли почти вплотную к тому месту, где находилось, к несчастью, знакомое нам дерево, остановились.

– Вон там, – сказала я. – А можно мы дальше не пойдем?

– Можно, – сказал нервный сержант и бодро пошел вперед.

Мы с Маринкой остались стоять за деревьями, стараясь не смотреть в том направлении, куда ушли милиционеры, но, разумеется, продолжали прислушиваться. Интересно, что они говорят в таких случаях? Остаются невозмутимыми или все-таки в них тоже проявляется что-то непосредственное?